Возможно, тут, в этих взлетах счастливой любви, и проступает самая скрытая суть любви, ее глубокая и только сейчас начинающая проявляться всечеловеческая роль.119
Любовь — земное, но и словно бы надземное чувство, самое вселенское из земных чувств. Она как бы дает ощущениям человека невесомость от земных законов, от пут житейского тяготения.120
Эту странную силу любви с изумлением ощущают Роберт Джордан и Мария, герои хемингуэевского романа «По ком звонит колокол».121 Их трагическая любовь начинается па пороге гибели (они воюют против фашистов), и в одном из апогеев любви они испытывают поразительное чувство: «Время остановилось, и только они двое существовалн в неподнижном времени, и земля под ними качнулась и поплыла».
Время, которое остановилось, и земля, которая поплыла, — все здесь наоборот, и такой двойной парадокс ощущений бывает, наверно, только в очень сильной любви.122 И это двойное чувство — как бы отзвук странного «переворота ценностей», когда любовь делает вдруг людей и мир соразмерными, равными по масштабу.123 Чувство, что они двое парят в неподвижном времени, что они — частица всего, что есть в этом времени, — это, видимо, смутный прорыв в чувство «всечеловека», мировой вели-
120
чины, мгновенный, на несколько секунд, выход в странные, почти космические ощущения...124
Любовь дает им сильнейшую тягу к слиянию, к полному тождеству друг с другом. И Мария, эта простая сельская девочка, испытывает странные чувства и говорит Роберту: «Ты чувствуешь? Мое сердце -- это твое сердце... Я — это ты, и ты — это я... Ведь правда, что мы с тобой — одно?».125
И это тоже одно из самых сильных- озарений их любви.126 «Я — это ты», «я в тебе, а ты во мне» — это странное «андрогинное» чувство родилось, видимо, как эхo того душевного слияния, которое дает им любовь. Это чувство-иллюзия, чувство-мираж, которое, конечно, никогда не сбудется, но оно принадлежит, наверно, к тем обманам зрения, в которых есть кусочки прозрения.127
Что такое все эти неясные, какие-то «философские чувства», — чувства слияния друг с другом, с временем, с пространством? Возможно, Хемингуэй наткнулся на новый класс любовных чувств, которых мы до сих пор не замечали — самых первородных и потаённых, о 'и.ем смысле мы сейчас можем только п»дап>.128 Впрочем, изредка ати странные чувства испытывали и до него. В XIX це-ке Жуковский любил безнадежной любовью Машу Протасову, и он писал ей:
Тобою чувствую себя:
В тебе природой наслаждаюсь.
Возможно, это и есть океаническое чувство — чувство своего слияния с человеком или с миром, ощущение себя как частицы чего то вселенски огромного129 — то ли премс-пи, то ли пространства, — чуистио океанической глубины и неразгаданности, в которое мы только сейчас начинаем заглядывать...
Метерлинк, великий бельгийский поэт и драматург, автор «Синей птицы», как-то сказал: «Быть может, мы еще не знаем того, что выражается словом любить... Любить не значит только жалеть, только всецело собой жертвовать для счастья других, это нечто в тысячу раз более глубокое, чем могли бы выразить человеческие слова самые нежные, самые стремительные и сильные. Минутами кажется, что эта любовь — мимолетное, но до глубины пронизывающее нас воспоминание о великом первобытном единстве» '.
' Метерлинк М. Поли. собр. соч., т. 2. Пг., 1915, с. 85.
121
ЛЮБОВЬ И «СВЕРХСОЗНАНИЕ»
Мужчину и женщину притягивает, сближает, соединяет то, что они — мужчина и женщина; но, сближая, это и отдаляет их, ставит разделительные барьеры.
Мужчина не может до конца понять женщину, женщина не может до конца попять мужчину; эти преграды лежат, видимо, в самой их глубинной природе. У них разное строение тончайших воспринимающих призм души: в женщине сильнее работают эмоциональные призмы, чем рациональные, в мужчине — сильнее рациональные, чем эмоциональные.
Поэтому, наверно, и вся оптика ощущений у них разная, и они со сдвигом акцентов воспринимают одно и то же — женщины с перевесом эмоциональных слоев восприятия над рациональными, мужчины — с перевесом рациональных над эмоциол.шьпыми. Все в жизни видится им одинаково и смещение, ii похожем и в разном свете, разном то в оттенках, то в главных тонах; и это смещенное зрение рождает у них частые вереницы непонимания.
И только любовь — и то, пожалуй, лишь в моменты своего взлета — поднимает мужчину и женщину над разделительными барьерами и единит, сливает их до конца. Она как бы встраивает в них новые глаза — глаза озарения, наития, поднимает их воспринимающие аппараты выше и\ предслок — личит изъяны человеческой природы, как говорил еще Платон.
В сильной любви мужчина и женщина как бы обмениваются друг с другом сильными сторонами своих восприятии — яркой эмоциональностью и аналитичностью. В них как бы вливаются дополняющие друг друга достоинства мужского и женского восприятия и уменьшают друг друга их паротипоположнес слабости — нехватка аналитичности у женщин и нехватка» эмоциональности у мужчин. Любовь икнчю бы нозпосит людей над их природными потолками, станит их — пусть на время — выше непреодолимых предслоп.
В Древнем Китао мужскую энергию называли ян, женскую — инь. Можно, пожалуй, предположить, что в инь относительно больше эмоциональных зарядов, чем рациональных, а в яп наоборот — больше рациональных;
возможно, и сама энергия эмоций у них разная — в ян больше вихревого напора, подвижности, громче звучат боевые струны, а в инь сильнее струны мягкости, покоя, малоподвижности...
122
И, обмениваясь потоками любви, мужчина и женщина как бы заряжают друг друга чужой энергией, восполняют односторонность своей энергии вкраплениями чужой, создают, хотя бы на время, как бы андрогинную энергию, энергию-сплав — инь-ян. Этот сплав освобождает их восприятия от «половой половинчатости», рождает новое, как бы надполовое восприятие, восприятие «всечело-века»...130
У него, видимо, есть особая интуиция — не обычная подсознательная, а куда более сильная, как бы «над-сознательная», «сверхсознателытяя» '. Спсрхсозппцие — это, наверное, плод глубинного союза между сознанием и подсознанием, дитя их слияния, парной работы. Это плод андрогинного союза обоих мозговых полушарий, образного и логического, плод их со-энергии, дитя их сдвоенного — и поэтому учетверенного по силе — проникновения в суть вещей.131
Сильная любовь как бы делает Я равным Ты;132 «Я — это ты, ты — это я, к другому как к себе»133 — все это не только метафора, по и парадокс, который быняст ()i"i;icth и на самом дело. Счастливая любовь ломает самый упрямые барьеры между людьми,134 она как бы воплощает в жизнь — пусть мимолетно — самые несбыточные утопии.135 Она на самом деле создает андрогинное «мы», но, конечно, психологическое, психоэнергетическое, не телесное.136 И в этом слиянии двух Я в одно Мы и состоит, видимо, скрытая вселенская сила137 любви.138
У людей, которые счастливы глубоким счастьем, вырабатывается как бы «сдвоенпос я», как :гго было у Левина и Кити, Роберта Джордана и Марии. Такое удвоение себя другим «я»—самый, пожалуй, реальный мираж, который бывает в счастливой любви.139140
В последнее время начинает проясняться, что сверхсознание •— это, очевидно, высшая у людей творческая сила, основной инструмент открытий. Возможно, это главная сила в нас, которая первой прорывается в неведомое, в новые слои знаний.141
И способность любить — тоже, видимо, высшая человеческая способность: это именно творческая способность души, которая лежит у верхних пределов человека, на вершине его возможностей. Любить — это ведь значит ощущать другого как мировую величину142, как олицетво-
' Сверхсознание — термин Станиславского, о нем глубоко и по-новому пишет известный психофизиолог П. В. Симонов в кпиго «Человек. Личность. Темперамент» (М., 1984).
123
рение человеческого рода, и творить ему счастье, относиться к нему на пределе человечности — со сверхзаботой, сверхвниманием, сверхдобротой.143
Двойная оптика любви выступает здесь своей парадоксальной, неожиданной стороной. Когда наши чувства ощущают любимого как центр мира, то с житейских позиций это просто обман зрения.144 Как говорил язвительный Бернард Шоу, «любовь—это грубое преувеличение различия между одним человеком и всеми остальными» '.145
Но, может быть, когда мы ощущаем любимого как мировую величину, у этого ощущения есть и «наджитей-ский» смысл?146 Может быть, это как бы эмоциональный телескоп, и он в натуральную величину показывает то, что мы обычно не видим — неповторимость, единственность каждого человека, бесценное для пего значение его собственной жизни?147
Возможно, это как бы зеркало его человеческой незаменимости, как бы эхо его жизненной неповторимости. Впрочем, не только его: видимо, это еще и эхо нашей собственной неповторимости. Видя в другом центр мира, мы бессознательно вкладываем в него и свое чувство единственности.148
Пожалуй, ощущение любимого мировой величиной — это и громкое эхо от тихого шепота — от неосознанного ощущения своей жизни как сверхценности, — абсолютной ценности.149 Это как бы психологическое эхо от биологической жажды жить, биологического наслаждения жизнью — первейшего, пожалуй, фундамента всякой жизни.150
Любимый на весах любящего делается как бы бесконечностью — бесконечной ценностью, его ощущают как частичку, искорку «абсолюта» — то есть частичку наивысшей ценности, которая остается наивысшей па любых весах. И возможно, любовь — единственное зеркало, в котором пусть странно, но видна эта настоящая цена человеческой жизни...
Впрочем, это касается и других видов любви — родительской любви к детям и детской любви к родителям. Возможно, все эти чувства таят в себе прорыв в какие-то очень глубокие прозрения, к первоисточникам жизни, к ее коренному смыслу; возможно, этот смысл скрыт от наших обыденных ощущений и проблескивает только в моменты любви...
' Х ыо з Э. Бернард Шоу. М„ 1968, с. 156.
124
ДВЕ СУТИ ЛЮБВИ И ЕЕ СОЦИАЛЬНАЯ РОЛЬ
Наверно, во всякой любви есть и явные, обыденные чувства, и тайные, смутные, загадочные ощущения. Любовь двояка везде и во всем, у нее всегда есть провалы и взлеты, и в ее обычной, будничной жизни есть, пожалуй, и надземные вершины, и подземельные пропасти.
«Можно ли обуздать любовь? Подчинить ее Разуму, внутреннему голосу совести? Ведь тогда исчезнут многие преступления на земле... Могут ли это понять мужчины? Могут ли ото попить женщины? Если да, то почему многие женщины втайне гордятся преступлениями, которые совершили влюбленные в них мужчины?151
И вообще совместимы ли Любовь и Разум? (Ленинград, центральный лекторий «Знания», август, 1980).
Наверно, пока природа человека останется теперешней, наши чувства всегда будут двоякими — разумными и антиразумными. Чем слабее чувство, тем оно покорнее разуму, а чем сильнее, тем непокорнее, самостоятельнее, — это, видимо, закон нашей психологии.152
Любош, ц разум жниут и сою;ю друг с другом, только сс.111 любовь живот в сою.ю с миром. Л когда любовь уязвлена, когда в нее закрадывается трещина, между любовью и разумом тоже возникает трещина. Наверно, и в самом идеальном будущем любовь и разум всегда будут в разладе, если любовь будет терпеть ущерб, опасаться за свою жизнь.
Человеческие чувства — механизмы куда более древние, чем разум, они куда более укоренены в биологию. Не в пример разуму, ими куда меньше днижуг спокошшо пружины и куда больше — бурные, взрывные пружины, которые коренятся и в светлых, и в темных зонах нашей души.
Что касается преступлений, то в конце XIX века известный тогда французский юрист, исследователь судебной психологии, писал: «Любовь, которая играет такую важную роль в жизни и в литературе, занимает первое место также и в статистике преступлений и самоубийств... Мифологические стрелы Амура превратились в настоящие кинжалы и револьверы, которые в буквальном смысле слова пронзают сердца» '.
И в наше время уязвленная любовь, пусть реже, но
1 Луи Проаль. Любовь и преступление. Общественно-психологическое исследование. Спб., 1901, с. 4, 6.
125
все-таки часто толкает людей на преступления. По дап-ным МВД, четверть всех убийств происходит у нас на семейной почве: убивают друг друга муж, жена, родственники 1.
Впрочем, па преступления, наверно, куда чаще толкает не уязвленная любовь, а чувства более отчаянные и низкие. Если же это не самозащита, не взрыв отчаяния, а злобная месть, надо, чтобы в преступнике еще до этого погиб человек, а с ним и способность любить. Любовь, наоборот, в большинстве случаев оберегает людей от преступления. Но бывает, что любовь только что рождается в человеке, только начинает перерастать из влюбленности в любовь.153 Она еще не успела перестроить человека, и взрыв отчаяния может ввергнуть его в кризис, отдать его в плен диким, черным пружинам его души. И то же самое, iiaiit'puo, может быть с человеком слабых устоев. Кризис отчаяния — агония гибнущей любви — может взломать в нем нестойкие засовы разума, подчинить его извержениям темных чувств.154
Любовь — в этом ее светлая суть — влечет человека вверх, а уязвленная любовь — в этом ее темная суть — может тянуть человека вниз.155 В уязвленной любви часто, видимо, сплетено высокое и низкое, светлое и темное, «над-человеческое» и «недо-человеческое».
Любовь — не только излет в такую свободу, которую человек никогда не ощущал, — в свободу седьмого неба, экстаза, свободу от земной обыденности. Это и рабство — плен у любимого человека, сверхзависимость каждого шага твоей жизни от каждого его шага.156 Это как бы рабство в свободе и свобода в рабстве — смешение как будто бы несмесимых крайностей.
Как is плазме, четвертом состоянии вещества, все смешано, сорвано со своих орбит, так и в любви, как бы огненной нлиимо чупсти, смешиваются, слипаются несовместим i.k) 110,11 loci.i. Любовь как бы окунает человека в первоосновы Ж11;)11п, II оо периоистоки — в сплетение первичных полярных кирпичиков, из которых состоит жизнь.
«Еще 20—30 лет назад любовь нередко подвергалась дискриминации в нашем общественном мнении. На нее мало обращала внимание литература, ее почти не замечали по-настоящему в драматургии, в кино, а если онс,
' Об этом сообщил министр внутренних дел в «Литератур ной газете» от 29 августа 1984 года. В США на семейной почв( происходит 40 процентов убийств (Л. Я. Г о з м а н. психологпе эмоциональных отношений. М., 1987, с. 66).
126
и встречалась, то как своего рода эмоциональный гарнир, добавка к действию. Критики нередко обрушивались на произведения о любви, говоря, что это мелкая тема и надо писать о главном, а не о побочном в жизни. Поэт Борис Слуцкий писал тогда: «Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне».157 С тех пор положение изменилось, но в чем причина этих гонений на личные чувства?» (ФИАН — Физический институт Академии наук, 1978).
Верно, положение сейчас изменилось, внимания к любви стало гораздо больше — и и искусстве, и в печати, но, к сожалению, внимание это часто бывает нопсрхннстпое, ручейковой глубины.
В расцвете госсоциализма, в 30—80-х годах человек был всего лишь средством для достижения государственных целей. Тогда считалось, что все силы надо бросить в производство и общественные отношения, а остальное придет само. Подход к человеку был в тогдашней идеологии частичный, антигуманный — не как к человеку, личности, а как к безликому работнику, колесику и винтику социального механизм;».
Поэтому ч счнталис,!. в ним важными прежде всего долоныи и общественные черты, а все личное — то есть огромное измерение всей его жизни и психологии — оттиралось к кулисам, оттеснялось на второй план. Сейчас этот расчеловеченный подход ушел с авансцены, по в нашем обиходе и сегодня царит представление, что любовь социально второстепенна, потому что она — личное, частное чувство.
А ведь это личное чувство — сила планетарных размеров, один ил самых мощных днигатолои духощюго прогресса земли. Любовь — и именно в своем домашнем халате — пробуждает в людях отношение к другому человеку как к себе самому. А такое отношение — вспомним — это опора всей человечности, строительный кирпичик гуманизма, первичная клеточка всей человеческой нравственности.
Любовь как бы лепит в нас модель истинно человеческого отношения к другим людям. Она настраивает по камертонам человечности не просто сознание, не просто верхние слои личности, а самые глубокие, сямыо безотчетные пружинки наших чувств и поступке».
В быту, в личной жизни она дает людям то, что в жизни общества дают высшие идеалы и высшие принцишл общественного устройства, которые выстрадало человечество. Любовь — как бы полпред этих идеалов, их дитя
127
Ю. б. рюриков Упростительство Эмоция — дочь двух соперников
Поделитесь с Вашими друзьями: |