Селекционистский подход к истории человечества: пределы и ограничения

Биологический ф-т МГУ, г.Москва

Vl.friedmann@gmail.com
Последовательный прогресс в социальной истории человечества наглядней всего иллюстрируется графиками изменений во времени числа гениев и крупных талантов и динамики числа инноваций в культурах Средиземноморья и Европы в последние 3000 лет (рис. рис.21 из Арманд, 1999, вверху и внизу).

Они строились по определённой методике Питиримом Сорокиным¹ (Sorokin, 1939-1941) и вполне объективно отражают непрерывный рост мощи человеческого разума (включая преобразование среды обитания – внешней экологической и внутренней социальной). Но откуда берётся прирост числа гениев и крупных талантов, идущий с начала Нового Времени, почему он не иссякает? И, главное, откуда происходят человеческие качества, черты поведения и пр. характеристики, позволяющие последующим гениям и талантам не просто реализоваться, но открыть для себя и других принципиально новые поприща, каких раньше не было²?

Откуда берутся свойства, позволяющие вслед за ними прикладникам с инженерами освоить нооткрытые области, детализируя их и делая из науки технику с практикой? Откуда берутся нужные качества у рабочих, которые осваивают технику, созданную на новых поприщах, и развивают её вместе с социальными институтами, возникающими по поводу этой техники? Последние также предъявляют специфические требования к нашей телесности, причём именно те, что не встречались раньше. Наконец, откуда в Новое время взялись гении и таланты, «дополнительные» над средненизким базовым уровнем первого и второго графиков, наблюдавшимся до эллинизма или во время «тысячелетней культурологической катастрофы», последовавшей за принятием христианства – долговременного падения числа инноваций до минимума, ниже уровня древнего мира (рис.22 в Арманд, 1999)?

По понятным причинам названные вопросы исключительно интересны биологам и социальным психологам, предлагающим искать ответ в двух полярных категориях объяснений. Первое – «гений врождёнен», в смысле детерминирован «биологией» изнутри, в онтогенезе он лишь «созревает» (чем в психологии соответствует концепция умственного и прочего развития Жана Пиаже). Просто неудовлетворительные условия древнего (и прочего доиндустриального) мира раньше не позволяли «атлантам расправить плечи», властвовала «коллективистская реакция»³. А с нового времени «расправлять» получалось всё легче, возникла «карьера, открытая таланту» и пр.

Данная точка зрения плоха неустранимым сбоем логики (её критику см. Салинз, 1999; Полани, 2002). Если все качества, важные для жизни в обществе, в целом детерминированы эндогенно, а социальные влияния лишь усиливают или тормозят детерминацию, не создают «нужные» качества людей, «созревающих» в «нужное время» и в «нужном» месте «общественного организма», то наш социум от начала истории будет ровно таким, каким его сформируют «сильные люди» (победители в конкуренции), под себя, свои нужды и интересы. Но тогда непонятно, почему древнее общество будет скрывать «атлантов», мешать им реализовываться, а не способствовать им, почему «коллективистская реакция» вообще возможна – а она в первобытности властвует безраздельно (Салинз, 1999).

Второе объяснение дано культурно-исторической теорией Выготского-Лурии-Леонтьева. Все человеческие качества, в том числе значимые для новых поприщ, формируются извне, социальным влиянием в зоне ближайшего развития, где ребёнок пока не может действовать сам, лишь с поддержкой значимого взрослого⁴. В следующий момент, когда он сможет здесь действовать сам и всё более уверенно, зона ближайшего развития смещается на следующий этап освоения знаний, умений и навыков, связанных с овладением данной областью. Таким образом, человеческие качества не «созревают», но формируются de novo социальными влияниями (Би, 2002; Пономарёв, 2009).

Лишь потом, при уверенном исполнении данного навыка, успешной реализации новосозданного качества в поведении и т.д. наша телесность всё более и более «подгоняется» к его исполнению так, чтобы последнее было наиболее устойчиво и точно. Согласно этой точке зрения гений есть орган общества, как и любая иная личность, простец. Когда в этом последнем ощущается необходимость решения некоторых новых задач (следствие чего - создание тех самых поприщ) оно производит гениев и крупных талантов, способных её разрешить. Причём сразу нескольких, устремляющихся к решению проблемы с разных идейных позиций, по разным мотивам, действующих разными способами и пр. Их «состязанием» выявляется такой «путь в будущее», который наименее зависит от контекста и иных «влияний момента».

Важный довод «за» этой точки зрения – почти все прорывные открытия, изобретения и пр., создающие новую область знания, были множественными (Нидам, 1966). К идее эволюции путём естественного отбора независимо друг от друга пришли Чарльз Дарвин и Альфред Рассел Уоллес (что второй не так знаменит, так может быть потому, что был валлийцем), закон сохранения энергии независимо друг от друга сформулировали сразу трое и пр. Одновременно с Лоренцем в 1930-е годы собственную теорию инстинкта создали голландский зоолог А.Кортландт и советский орнитолог А.Н.Промптов. Они не входили в сообщество классических этологов, резко критиковали теорию и метод «классической этологии» Лоренца-Тинбергена, и с этих – совершенно иных – позиций пришли к сходному пониманию таких ключевых вещей в этологии как инстинкт, модель мотивации, смещённая активность и активность вхолостую, ключевой раздражитель и пр. (Гороховская, 2001).

Или, например, за 20 лет до работ МакАртура и Уилсона 1963 и 1967 г. те же модели «островной биогеографии» разработал Евген Гордон Мунро (Munroe, 1948, цит.по Акатов, 2012). Однако они остались незамеченными из-за существенно меньшей актуальности природоохранных задач, в первую очередь — оптимального конфигурирования «архипелагов» особо охраняемых природных территорий. Или из-за незначимости проблем «отложенного вымирания» уязвимых видов, популяционные группировки которых оказываются «заперты» на «архипелагах» фрагментированных местообитаний, охраняемых или нет. Её жгучесть осознали лишь в 1970-е годы (Акатов, 2012).

В общем, какое значительное научное достижение ни возьми, создающее новую область исследований, более тщательное историко-научное рассмотрение выявит современников или предшественников на 10-15 лет ранее, делавших то же самое, но не создавших школы, не услышанных и пр. То же самое видим в истории техники.

Больше того, чем крупнее открытие или шире новое поприще, тем явственней множественность гениев и талантов, «двигавшихся» туда. Следовательно, «ветер социальных влияний» не столько «гонит» их в актуальные проблемные области, открывшиеся перед обществом, сколько формирует талант, способный туда войти. Если бы всё зависело от личного гения, появление коего  — редкое событие, множественность первооткрывателей фиксировалась бы крайне редко, на деле она обычна и повсеместна.

Теперь сформулируем проблему, на примере которой можно понять, какое из объяснений лучше.

С момента возникновения 40 тыс.лет назад или больше человек современного типа телесно, «биологически» почти не изменился. Лишь в морфологии есть лишь тренд уменьшения полового диморфизма⁵ (т.е. различий между самцами и самками по костяку и пр., как их определяют зоологи; его не надо путать с различиями мужчин и женщин, которые социальные роли). А вот устройство общества, его требования к отдельному человеку изменились чудовищно. Многие из этих последних – вроде знания химии, умения доказывать теоремы, водить трамвай или фотографировать, мягко говоря, не были предусмотрены на заре истории. «Глядя оттуда», никак нельзя ждать, что в повестку дня встанет массовое освоение людьми этих навыков, что владение ими когда-нибудь станет критически важным и пр.

Рассуждая далее, пусть развитие общества требует освоения нового навыка многими и в сжатые сроки. Это может быть ораторское искусство в афинской демократии, освоение женщинами «мужских» профессий в СССР (Коган, Селецкая, 1996), изучение естественных наук/математики теми кто раньше был лишён этой возможности вовсе, умение встать в атаку под пулемётным огнём, не бояться самолётов и танков противника в войнах ХХ века.

Что лучше использовать в ситуации, когда общество сталкивается с необходимостью освоения / совершенствования нового навыка, на что опереться? Откуда берутся «первопроходцы», наиболее способные к новым навыкам, кто в них имеет преимущество, как эти навыки осваивают прочие, не столь способные? Смежный и столь же важный вопрос – коррелируют ли на момент появления нового навыка и в период распространения «природная» склонность к нему и желание подвизаться именно в области, где он нужен?

Здесь также возможны два объяснения. Первое исходит из примата «биологического» в человеческой истории, на которую в полной мере распространяют всё известное про полезные приспособления и отбор. Мол, как только навык появится, отбираются люди, биологически наиболее склонные к нему, по каким-то особенностям телесной конституции, физиологического состояния, типа нервной системы и пр. легче в него входящие. Если общество показывает своим членам, что этот навык ему особенно важен, они в меру преуспеяния в нём получают «дарвиновское» преимущество. Их «гены», «физиология» и пр. «биологическое» поддерживаются отбором и распространяются в популяции, осваивающей таким способом данный навык. По той же причине «поддержки отбором» соответствующему роду занятий наиболее склонны себя посвящать биологически «самые способные» к связанным с ними навыкам: «вода течёт вниз, а не вверх».

Первый тип объяснений естественным образом следует из преобладания эндогенной детерминации поведения над экзогенным влиянием «от социума» (опора на «биологическое» в нас). В таком случае особи, имеющие биологическое преимущество при освоении данного навыка, делают это первыми и показывают лучшие результаты. А для прочих, по сравнению с ними «дефектных» иль «отстающих», общество создаёт компенсаторные социальные механизмы, действием коих «средний человек» подтягивается для необходимого уровня эффективности освоения навыка, тогда как «биологически лучшие» осваивают всё новые рубежи. Скажем, есть люди от природы более разговорчивые – они потенциально лучшие риторы; или на биологическом уровне не испытывающие страха (Kennedy et al., 2009; Feinstein et al., 2011) – они будут лучшими солдатами в современной войне и пр.

Что и формулирует Конрад Лоренц в «Агрессии» (1994): «Мы не облегчим ответственной морали решение всех этих проблем, переоценивая её силу. Гораздо полезнее скромно осознать, что она – «всего лишь» компенсационный механизм, который приспосабливает наше инстинктивное наследие к требованиям культурной жизни и образует с ним функционально единую систему. Такая точка зрения разъясняет многое из того, что непонятно при ином подходе. Мы все страдаем от необходимости подавлять свои побуждения; одни больше, другие меньше – по причине очень разной врождённой склонности к социальному поведению» и т.д.

Альтернативный подход опирается, с одной стороны, на теорию гандикапа Амоса Захави, устанавливающую не прямую, а парадоксальную связь между телесной слабостью в некой области и общей приспособленностью, коль особь выжила и активна (Zahavi, Zahavi, 1997), с другой стороны – на идею орудий социального труда. Как у нас и животных ощущается «требование» приспособиться к среде обитания, вдруг ставшей непригодной, развивать новые приспособления и пр.? Через стресс и следующую из него мобилизацию сил, с оценкой отбором изменений, связанных с мобилизацией, как-то снимающих стрессовое состояние, возвращающих физиологический и душевный комфорт к норме, см. парфорсную модель эволюции В.В. Суслова (2014).

У животных это биологические изменения – телесной конституции, гормонального статуса, содержания кальция, обилие рецепторов нейромедиаторов в нужных частях мозга и пр. Далее изменения «оценивает» отбор и «распространяет» лучшие. Человек же изобретает орудия социального труда – техники или практики, чтобы снять стресс, связанный с проблемой, и получить возможность устойчиво действовать, несмотря на него. Направляясь на овладение собственным поведением (или других), они распространяются «сигнальной наследственностью» и прочими формами социальной трансляции (ритуалы, религия, школа и пр.).

Так, попав в ситуацию буриданова осла (конфликта двух противоположных и равных по силе побуждений), животные не имеют собственных средств, чтобы его разрешить – мечутся, страдают и разрешают его чисто случайным образом. Конфликты в «республике инстинктов» разрешимы видовым сигналом, пришедшим от оппонента или партнёра, но только лишь в узкой сфере социальной коммуникации. Там, где она пересекается с индивидуальной деятельностью, вроде поиска корма, исследования нового, спасения жизни, это не помогает (Фридман, 2013).

Человек в той же ситуации создаст практику бросания жребия, выйдет из стресса и действует согласно выпавшему ответу. Потом эти практики распространяются во всей популяции, делаясь общим достоянием, почему наши тела чем дальше, тем больше «подгоняются» под успешное/устойчивое осуществление всей суммы орудий социального труда, наработанных человечеством. Но это будет уже стабилизирующий отбор, приспосабливающей «биологию» к социальной роли так, чтобы поспевать за изменениями последней в ходе развития. А не отбор движущий, ответственный за изменения в «биологии», только после которых «откроется» возможность развития общества, как думают сторонники первого подхода.

Второй вариант естественно следует из примата социальных влияний.  Для успешного освоения нового навыка (не только этого данного здесь и сейчас, но и вообще) лучше использовать инструменты социального труда, уже выработанные обществом для решения сходных проблем или создавать новые, тренирующие тело, ум и душу людей специально для этого навыка. Тогда все способности, радующие в других и ценимые в нас – не «природные», а «деланные» этими самыми инструментами воздействия на нашу природу, как делаются рубила и прочие инструменты воздействия на природу вокруг.

«Психика возникла не для того, чтобы служить предметом исследования или любования. Она служит жизни, соками которой питается. И мы обращаемся к ее исследованию не ради ее красоты, а для того, чтобы помочь ей выполнить свою функцию, которую она, дитя природы, уже не может успешно и в массовом масштабе выполнить в искусственной среде человеческой культуры. Человек уже издавна приходил ей на помощь, но делал это стихийно» (Гальперин, 1970). Поэтому главное содержание социальной истории (и составляющая прогресса) — постепенное овладение людьми своей психикой для большей самореализации, самопознания и построения более справедливого общества с помощью вырабатываемых орудий социального труда.

Понятно, что эти последние – с одной стороны, средства влияния на ситуацию, с другой – психологические регуляторы, позволяющие овладеть собой и устойчиво действовать в проблемной ситуации. Согласно культурно-исторической теории, по ходу истории прогрессивно росла способность людей управлять своим поведением и регулировать чужое, что достигалось накоплением всё большей суммы орудий социального труда, их разнообразием, и всё большей подгонкой психики, нервов и телесности к требованиям социального характера, включая обучаемость. Крупнейшим таким орудием выступают грамотность, школа современного образца, радикально меняющая способ мышления (Пономарёв, 2009).

Вернёмся к новым навыкам, которые общество лишь осваивает. Пока это удел немногих, соответствующие способности (в смысле уже состоявшихся проявлений, а не «внутренней склонности») редки и высоко ценятся. Кто будет наиболее склонен к «изобретению» для себя орудий социального труда, дающих потом возможность освоить данный навык всем? Тот, кто по своей биологии при освоении данного навыка заведомо отстанет в сравнении с «нормальными» индивидами, но крайне мотивирован преуспеть именно в этой сфере.

Косноязычный Демосфен или хилые Суворов с Т.Рузвельтом, биологически дефектные по сравнению со «средним конкурентом» на избранном ими поприще, они изобретают технику  тренировки, превращающую слабость в силу. Демосфен говорил, перекрывая шум волн, или набрав в рот камешков, Суворов закаливался и изводил себя упражнениями, тренируя тело и волю и пр. Благодаря ей они не просто развивают свой талант, но опережают конкурентов, не имеющих этих дефектов.

Сюда же относятся мнемонические техники запоминания, способы арифметических расчётов, диалектика, в смысле правил поведения в споре,  умение взять верх над аргументацией собеседника и пр. процедуры, настраивающие ум, тело и душу для лучшего выполнения данной задачи. Или профессор музыки (и одновременно художник), описанный О.Саксом (2006), с нарушенным эмоциональным компонентом узнавания лиц, людей и даже знакомых вещей. Формы он определял точно, но отсутствовало «ага!», «радость узнавания» оттого, что вот, нашлось именно то, что искали, и можно остановиться. Поэтому он не мог найти и выбрать нужное, что бы ни искал – жену, еду, обувь, одежду, и этот дефект прогрессировал.

Однако для большинства жизненных ситуаций он нашёл способ справляться с недугом так, что последний был почти незаметен. Для каждого вида деятельности — поиска одежды и обуви при одевании, пирожных на столе, членов семьи и пр. - он создал собственную песню, мотив которой насвистывал во время поиска нужного. Двигаясь под этот мотив нужной частью тела (руками в случае пирожных на столе, всем телом в случае обувания и пр.), он автоматически наталкивался на нужный предмет и проделывал с ним нужные операции.

Другой пример - в программе эстетического развития детей А.А.Мелик-Пашаева (1981) делается упор на преодоление слабых мест, мешающих раскрыть художественные способности ребёнка (проблемы с моторикой, недостаточная наблюдательность, бедность художественных впечатлений), с помощью специальных упражнений. Это позволяет детям из массовых школ приобщиться к изобразительному искусству, причём зачастую обнаруживается художественная одарённость детей, совершенно «невидимая» в начале обучения.

Ещё интеллектуальный инструмент того же типа – арабские цифры. До их распространения по Европе осуществление простейших арифметических операций с числами, записанными буквами алфавита или римскими числами, было сложной задачей и для людей, математически одарённых. После же их распространения эта задача существенно облегчилась, стала технической. При этом известны так называемые автоматические счётчики, с природными арифметическими способностями, сильно превосходящими таковые современного человека (часто даже не связанные с развитием прочего интеллекта, Сакс, 2006). Однако же, несмотря на «спрос» (за которым сторонники первого подхода видят соответствующее давление отбора), доля таких людей за тысячелетия до открытия арабских цифр ничуть не выросла, а после стала расти очень быстро.

Сюда же относятся мнемонические техники запоминания, способы арифметических расчётов, диалектика, в смысле правил поведения в споре,  умение взять верх над аргументацией собеседника и пр. процедуры, настраивающие ум, тело и душу для лучшего выполнения данной задачи. Как писал А.Р.Лурия, одним из уникальных средств сверхкомпенсации, сокрытия недостатков и обращения их если не в достоинства, то в способ привлечения интереса является мода: "Стоит посмотреть мемуары 16-17 веков, чтобы найти целый ряд примеров происхождения отдельных черт туалета. Чтобы увеличить рост, употребляют высокие каблуки, худоба и недостатки развития компенсируются стратегией костюма, блестки на платьях -это излюбленный прием дам, чтобы овладеть вниманием мужчин".

Также как лучший солдат не тот, кто бесстрашен от природы, а кто может преодолеть свой страх, потому что «знает свой манёвр», идеологически подготовлен, понимает цели войны и пр. Иначе он или бежит, или не готов убивать противника даже защищая собственную жизнь, при высокой вероятности, что убьют его самого. Плюс даже при высокой агрессивности и бесстрашии нужно выучиться эффективной технике убийства, применяемой и одобряемой именно в данной войне, ведь нельзя играть в шахматы с помощью добрых намерений, надо знать правила, иметь игровой опыт и т.д. (Харрис, 2002)

Необходима, как сейчас говорят, боевая и политическая подготовка, «производящая» хороших солдат из наличного материала гарантировано и в массовом порядке. Ярче всего это проявилось в антифашистской войне испанских республиканцев с франкистами. Их лучшим формированием у первых был коммунистический Пятый полк, функционировавший как военная школа для всех, желающих сражаться с путчистами грамотно и умело. Там были нормально организованы интендантская и санитарная служба, выходили военные учебники и краткие наставления, издавалась собственная газета «Милисиа популар» («Народная милиция»). Коммунисты активно привлекали в полк офицеров старой армии, доверяя им высокие посты – и внедрили институт политкомиссаров, не подменявших командиров, а поддерживавших боевой дух бойцов. Это было особенно важно, так как даже самые храбрые из необстрелянных милиционеров легко воодушевлялись при успехах и также быстро впадали в уныние при неудачах. Обучение концентрировало эмоции на технических навыках боя – наступлении цепью, окапывание на местности, уничтожение танка и пр., что поддерживало дух войск на стабильном уровне. Пятый полк первым организовал пропаганду на войска противника и пр. (Платошкин, 2005: с.138, 178).

Поэтому орудия социального труда, «изобретаемые» людьми, особенно мотивированными к освоению нового навыка, но имеющими биологическую уязвимость, могут быть названы техниками (или практиками) имени Демосфена. Скажем, А.В.Марков (2011), в мысленном эксперименте про соотношение генов и поведения  в культуре, где обязательно доказывание теоремы Пифагора, с другой, где это необязательно, заключает: «Другие признаки, как мы уже поняли на примере теоремы Пифагора, вроде бы зависят исключительно от среды, а их генетическая составляющая пренебрежимо мала – но только до тех пор, пока мы не попадём в некие особые условия, в которых роль среды сойдёт на нет, а генетическая составляющая выйдет на первый план».

Это неверный вывод из верных посылок. Именно в момент, когда «роль среды сходит на нет», индивиды, биологически дефектные, но желающие занять это поприще, вроде Демосфена, «упираются против рожна» и создают инструмент, технику тренировки, обучения и воспитания, превращающую этот дефект в преимущество.

Причём он, понятное дело, годится не только Демосфену конкретно, но и всем вообще; накапливаясь, переплетаясь  и взаимодействуя друг с другом, соответствующие «инструменты» образуют цивилизационный фонд, наличие которого резко уменьшает вероятность для общества ещё раз подойти к ситуации, когда «генетическая составляющая выйдет на первый план». То есть реакция будет не прямой, а контринтуитивной, тем более что последняя выгодней и чисто биологически. Одна из особенностей нашего вида, в сравнении с антропоидами, это повышенная социальность, как следствие - большая формируемость индивидуального поведения социальными нормами, большая способность к обучению, к подражанию образцу и пр.

Поэтому и осваивать новый навык лучше не прямой адаптацией, а косвенным приспособлением, эксплуатируя повышенную способность к обучению и переносимость стресса, связанного с попаданием в нетипичную ситуацию. Даже у больших синиц в норме присутствуют оба пути (Nussey et al., 2005; Charmantier et al., 2008); у людей по понятной причине второй обходной превалирует над первым прямым. Ведь и у синиц он эффективней: в голландской популяции (с прямой адаптацией) вариабельность «полезного» признака сильно выше, но величина сдвига в сроках размножения гораздо меньше, в сравнении с английской.

Отсюда лучшие в разных профессиях – отнюдь не биологически наиболее способные к ней. Скорей наоборот – в чём-то дефектные, но смогшие «обратить нужду в добродетель», когда органические сложности занятия любимым делом не гасят, но лишь усиливают мотивацию. Причём сами индивидуумы тоже далеко не всегда предпочитают заниматься теми видами деятельности, для которых у них «оптимальная биология», часто выбирается то, что компенсирует физиологические дефекты. Педагогам хорошо известно, что в учреждениях для слабовидящих детей многие ученики проявляют сильный интерес к изобразительному искусству. Дальше  человек по полной использует те механизмы социальной стимуляции, которые есть в обществе, или с чьей-то помощью создаёт новые специально для себя/таких, как он и на финише развития своего таланта он далеко обходит тех, от кого отставал на старте «по природе».

То есть биологическое в нас – лишь «подстраховка» изменений, идущих чисто социальным путём (приспособления, компенсирующие отдачу или нагрузку на биологическую организацию от изменений чисто социального характера, а не необходимый базис для успеха этих последних). И понятно, почему общество ценит социально обусловленные (воспитанные) качества своих членов выше биологически определённых (умение одолеть страх в бою важнее природного бесстрашия, да и «воспитанного» тоже, ибо ведёт лишь к лишним потерям). Потому что общество всё время меняется, история движется много быстрее биологической эволюции и независимо от неё, глянешь - вчера полезное качество сегодня стало вредным, мешающим.

Поэтому если бы социальный отбор поддерживал качества, более обусловленные биологически, чем социально, он всё время бы отставал от требований изменяющейся социальной среды. Тем более что отбор в пользу «социально обусловленных» качеств, «биологическая подстраховка» которых совершенствуется через эффект Болдуина, одновременно способствует росту общей способности учиться у тех, кто считается умнее и лучше (включая подражание им во всём, Галл, 2005; Бауэр, 2009; Томазелло, 2011), что само по себе большой плюс. Отсюда на всём протяжении социальной истории роль социального в нас растёт, а биологического — умаляется (Фридман, 2012).

Следовательно, при освоении новых навыков «узким местом» раз за разом оказывается не отсутствие индивидов, имеющих биологические преимущества для новых занятий, а неизобретение или медленное распространение в обществе обсуждаемых «техник им.Демосфена». Они позволяют индивидам, «биологически дефектным», но мотивированным социальным влиянием к занятию данного поприща раз за разом «обходить» тех, кто всего лишь имеет природную склонность к нему.

Отсюда вполне очевиден ответ на вопрос — на что «лучше опереться истории» в условиях, когда перед обществом раз за разом встаёт требование освоения новых навыков, новых профессий, новых человеческих качеств, на лиц «от природы способных» или на общие инструменты социального труда, приспосабливающие к этому навыку всякого мотивированного? Конечно же, на второе, тем более что подобные инструменты социального труда – адаптации широкого значения, увеличивающие приспособляемость наличного человеческого материала не только к данному новому навыку, но и к многим другим, частично пересекающимся с данным по требованиям исполнительности, внимательности, инициативности и пр.

Тем более что при ставке на первое освоение одного навыка в общем случае не облегчит освоение следующего. На второе - напротив, возникает эффект мультипликации, вследствие которого ставка на высокую обучаемость, техника эффективной работы над собой для успеха на всяком общественно-важном поприще вообще, устойчивость к стрессу, связанному с периодической сменой поприщ, делаются важнее достигнутой эффективности в каждой из них. Отсюда явление чрезмерного подражания у детей (Lyons et al., 2007; Котова, 2008), тот факт, что дети больше доверяют чужим жестам, чем собственным глазам (Palmquist, Jaswal, 2012) и прочие чисто человеческие феномены.

В отличие от них антропоиды, наблюдая чужое выполнение сложной «интеллектуальной» задачи, при самостоятельном действии чаще всего не воспроизводят увиденное решение а, разобравшись в структуре задачи, делают как-то по-своему (Haun et al., 2012). Дети же в опытах с «избыточным подражанием» точно воспроизводят действия учителя, даже явно лишние или вредные для решения задачи. По той же причине уровень «доверия большинству», лежащий в основе явлений конформизма, уступчивости и пр., у детей выше, чем у антропоидов (Haun et al., 2012).

Поэтому, ставя задачу повысить интеллект нации, мы создаём новые типы школ, новые формы обучения и пр., и лучше всего – открытых для всех желающих, а не скрещиваем нобелевских лауреатов с профессоршами. Причём по мере распространения в обществе новых техник, или институций, обеспечивающих освоение нового навыка среди средних людей на уровне большем, чем у имеющих биологическое преимущество без этой «техники», согласно предсказаниям теории гандикапа Амоса Захави естественным образом возникает отбор, «подстраивающий» психофизиологию и иную телесность «среднего человека» к необходимому уровню освоения данного навыка.

Отсюда естественный отбор если и действует в человеческой истории, то иначе, чем в биологической эволюции. Здесь он не имеет самостоятельного значения и выступает лишь в стабилизирующей форме, каждый раз приспосабливая нашу телесность, психофизиологию, экспрессию генов и пр. к постоянно меняющемуся общественному устройству и новым занятиям, новой технике, осваиваемой по ходу изменений. Как тень следует за самостоятельным движением человека, так «биологическое» меняется вслед за выработкой новых и модификацией/отбрасыванием старых инструментов социального труда, выработанных для решения чисто социальных задач. Последние задействуют «биологические влечения» лишь под своим управлением и контролем, так что они «проявляются» лишь в социально-приемлемой форме.

Иными словами, в социальной эволюции критически важный момент - выработка/невыработка необходимой техники социального труда, распространение/нераспространение прогрессивных институтов и пр. То есть изменения социального характера, связанные с формированием личности через обучение, воспитание и прочую индоктринацию, производимую обществом и в идеале действенную для всякого здорового человека, независимо от «биологических» особенностей. Напротив, телесные, физиологические, генетические и пр. изменения зависимы и производны от социальных трансформаций. Насколько они существенны для истории, настолько следуют за происходящими сдвигами общественного устройства и связаны с приспособлением нашей телесности к ним, управляемым стабилизирующим отбором. Так, повышение уровня окситоцина в крови увеличивает чувствительность к эффекту плацебо (Kessner et al., 2013), в основе которого рост отзывчивости (т.е. чувствительности и реактивности) нашей физиологии к такому орудию социального труда, как приход врача и начало лечения, символизируемого приёмом «таблетки»-пустышки.

Как окончательно выбрать из двух конкурирующих объяснений лучшее? Надо сравнить успешность освоения нового навыка, с одной стороны, имеющими только биологическое преимущество, с другой – наоборот, лишь биологическую уязвимость, так что они конкурируют с первыми и с «обычными людьми» целиком за счёт техник имени Демосфена. В такого рода сравнениях раз за разом оказывается, что вторые устойчиво опережают первых на избранном поприще и, соответственно, вместе с «техникой» становятся идеалом для подражания «всех», когда это поприще делается общим или обязательным. И наоборот – биологическое преимущество ничего не даёт, если вдруг общество отказывается от соответствующих орудий социального труда.

Лучший пример здесь - религиозность. Она опирается на вполне очевидные биологические склонности (Красилов, 1986) и даёт преимущества в чисто дарвиновском смысле. Верующая часть любого народа всегда отличается значимо большей детностью, чем светская; чем выше религиозность семьи, тем в среднем выше репродуктивный успех, и т.д.

Данные по 82 странам мира показывают, что даже с учётом доходов и образования верующие имеют в среднем больше детей, чем люди, безразличные к религии. Люди, посещающие религиозные мероприятия более одного раза в неделю, в среднем имеют 2,5 ребенка, раз в месяц — 2,01, никогда — 1,67. Чем ортодоксальнее религиозная организация, тем выше рождаемость: у амишей, гуттеритов и харедим в среднем вчетверо больше детей, чем у неверующих (Rowthorn, 2011).

Был бы верен первый подход, «ген религиозности» давно бы покорил человечество (Rowthorn, 2011). Что и предполагается стоящими на биологизаторской точке зрения: они полагают, специфических факторов, отделяющих социальную историю от биологической эволюции, просто нет, и что первая может быть понята так же, как и вторая, через выработку полезных приспособлений отбором.

На деле мы видим прямо противоположное. Как только церковь оказывается отделённой от государства, а школа от церкви, религиозность слабеет до такого уровня, что в 9 европейских странах уже близка к вымиранию. Причём моделирование показывает, что динамика вымирания религиозности сравнима с такой же у вымирающих языков, которые перестают использовать, когда владение данным языком не даёт преимуществ, и переходят на язык, связанный с более высоким статусом (Abrams et al., 2011). Когда вера в бога оказывается частным делом, перестаёт культивироваться в обществе, «биологический механизм» распространения – через повышенный репродуктивный успех верующих - не компенсирует  ослабления механизма социальной трансляции.

То есть «социальные» механизмы распространения инноваций пересиливают «биологические»; как только религиозные предрассудки оказываются от первых «отключены», их распространение сокращается вопреки биологическому преимуществу их носителей, с перспективой полного вымирания в будущем (Abrams et al., 2011). Это не единственный случай, когда формообразующее влияние на поведение социальных факторов извне и биологических детерминантов «изнутри» не сонаправленно, не работает сопряжено, а «сталкивается» друг с другом. Однотипных случаев, когда «социальное пересиливает биологическое», множество:

- недавно показана культурная относительность базовых эмоций, традиционно считавшихся «биологической» универсалией (Jack et al., 2012);

- человек более управляем словом, чем непосредственной стимуляцией (Рубинштейн, 2003);

- эмоции, испытываемые в коллективе, сильней однотипных индивидуальных переживаний (Jaremka et al., 2010);

- психическое в ряде случае сильнее физиологии (Top-down, 2012);

- вышеназванные явления конформизма и уступчивости (Милграм, 2001; Аронсон и др., 2004).

А вот обратных случаев я как-то не знаю.

Другой пример – в неонацистских группах на первых ролях и среди активистов аномально много людей «неправильного» национального или расового происхождения или по внешнему виду, роду занятий и пр. «прямо противоположных» идеалу истинного арийца (Обсуждение в блоге, 2010). Поэтому есть все основания предпочесть второе объяснение, связанное с изобретением орудий социального труда. Или чем болезненней процедуры инициации при приёме в сообщество, как в элитных американских университетах, чем труднее студенту было это перенести, тем больше потом он ценит принадлежность к нему (Аронсон и др., 2004). Всё перечисленное хорошо соответствует общеэволюционному принципу гандикапа Захави, почему уязвимость в одной частной сфере выступает маркёром повышенной жизненности во всём прочем, коль особь живёт и размножается несмотря на это.
Список литературы

Акатов В.В., 2012. 60 лет теории динамического равновесия островной биогеографии: проблемы тестирования, результаты полевых исследований, прикладное значение //Журн.общей биологии. Т.73. № 3. С.163–182.

Арманд Д.Л., 1999. Жизнь на земле и человеческая культура// Анатомия кризисов. Ред. Д.Л.Ардманд, В.В.Жерихин, Д.И.Люри. М.: Наука. С.83-104.

Аронсон Э., Уилсон Т., Эйкерт Р., 2004. Социальная психология. Психологические законы поведения человека в социуме. 5е изд., дополн. И расш. СПб.: Прайм-ЕВРОЗНАК. 560 с.

Би Х., 2002. Развитие ребёнка. (е изд. СПб, изд-во «Питер», серия «Мастера психологии». 770 с.

Бутинов Н.А., 2000. Народы Папуа Новой Гвинеи (от племенного строя к независимому государству). СПб.: Петербургское востоковедение. 384 с.

Галл Я.М., 2005. Адаптивные модификации и естественный отбор (эволюционно-биологическое наследие Е.И. Лукина)// Вестник ВОГиС. Т.9. №4. С.534-540 http://www.bionet.nsc.ru/vogis/pict_pdf/2005/t9_4/vestnik_9_4_11.pdf

Гальперин П.Я., 1970. О предмете психологии. Стенограмма доклада на заседании Московского отделения Общества психологов 23 ноября 1970 г. https://sites.google.com/site/nechaevsite/problems/general/galperin-p-2

Гороховская Е.А., 2001. Этология: рождение научной дисциплины. СПб.: Алетейя. 223 с.

Коган В.М., Селецкая Е.И., 1996. Воспоминания о первой лаборатории психологии труда (к 100-летию со дня рождения С.Г.Геллерштейна)// Вопросы психологии. №4. С.111. http://www.voppsy.ru/journals_all/issues/1996/964/964111.htm

Котова Т.Н., 2008. Внутренние механизмы чрезмерного подражания у детей. Реферативный перевод статьи Lyons et al., 2007. http://invariantcog.narod.ru/translate/kotova-lyons.doc

Красилов В.А., 1986. Нерешённые проблемы теории эволюции. Владивосток. 150 с.

Лоренц К., 1994. Агрессия (так называемое «зло»). М.: Прогресс-универс. 350 с.

Марков А.В., 2011. Эволюция человека. В 2-х кн. Книга 2. Обезьяны, нейроны и душа. М.: Corpus. 512 c.

Мелик-Пашаев А.А., 1981. Педагогика искусства и творческие способности. М.: Знание, 1981.

Милграм С., 2001. «Эксперимент в социальной психологии», СПб, Питер, 2001. Серия «Мастера психологии». 336 с.

Платошкин Н.Н., 2005. Гражданская война в Испании. 1936-1939 гг. М.: Олма-пресс. 400 с.

Полани К., 2002. Великая трансформация. Политические и экономические истоки нашего времени. СПб.: Алетейя. Серия «Paz Britannica». 320 с.

Пономарёв И.В., 2009. Возрастная социализация в традиционном обществе. М.: Ин-т Африки РАН. 200 с.

Нидам Дж., 1966. Общество и наука на Востоке и на Западе // Наука о науке. М.: Прогресс. С. 149–177.

Обсуждение в блоге, 2010. http://wolf-kitses.livejournal.com/248823.html?thread=6163959#t6163959

Сакс О., 2006. Человек, который принял жену за шляпу. Спб: Сайнс-пресс. http://lib.ru/PSIHO/SAKS/chelowek.txt

Салинз М., 1999. Экономика каменного века. М.: ОГИ. 296 с.

Суслов В.В., 2013. Парфорсная эволюция как механизм быстрой адаптации // Палеонт. Журнал. №9.

Томазелло М., 2011. Истоки человеческого общения. М.: Языки славянской культуры. Серия «Разумное поведение и язык». 328 с.

Тутубалин В. Н. , Барабашева Ю. М. , Григорян А. А. , Девяткова Г. Н. , Угер Е. Г. , 1999. Математическое моделирование в экологии: Историко-методологический анализ. М.: Языки русской культуры. http://elementy.ru/lib/430230

Фридман В.С., 2012. Инстинктивное vs выученное, биологическое vs социальное http://ethology.ru/library/?id=404

Фридман В.С., 2013. От стимула к символу. Ритуализированные демонстрации в коммуникации позвоночных. В 2-х т. М.: URSS. 984 с.

Харрис Р. Психология массовых коммуникаций. СПб: Прайм-Еврознак. 4-е междунар.издание. 568 с.

Хрисанфова Е.Н., 2003. Констуционология// Антропология. Учебник. М.6 изд-во ВЛАДОС, с.173-216.

Abrams D.M., Yaple H.A., Wiener R.J., 2011. Dynamics of Social Group Competition: Modeling the Decline of Religious Affiliation// Physical Review Letters. Vol.107. №8, 088701 DOI: 10.1103/PhysRevLett.107.088701

Charmantier А., McCleery R.H., Cole L.R., et al., 2008. Adaptive phenotypic plasticity in response to climate change in a wild bird population // Science. 2008. Vol. 320. P. 800–803.

Feinstein J.S., Adolphs R., Damasio A., Tranel D., 2011. The Human Amygdala and the Induction and Experience of Fear// Current Biology. Vol.21. №1. Р.34-38.

Haun D.B.M., Rekers Y., Tomasello M., 2012. Majority-Biased Transmission in Chimpanzees and Human Children, but Not Orangutans// Current Biology. Vol.22. №8. Р727–731.

Jack R. E., Garrod O. G. B., Yu H., Caldara R., Schyns P. G., 2012. Facial expressions of emotion are not culturally universal // PNAS. Vol. 109. № 19. P. 7241–7244

Jaremka L.M., Gabriel Sh., Carvallo M., 2010. What Makes Us Feel the Best Also Makes Us Feel the Worst: The Emotional Impact of Independent and Interdependent Experiences// Self and Identity. http://dx.doi.org/10.1080/15298860903513881

Kennedy D.P., Gläscher J., Tyszka J.M., Adolphs R., 2009. Personal space regulation by the human amygdala// Nature Neuroscience. Vol.12. P.1226-1227.

Kessner, S., Sprenger C., Wrobel, N., Wiech K.A., Bingel U., 2013. Effect of oxytocin on placebo analgesia: A randomized study// JAMA. Vol.310. №16, pp. 1733-1735

Nussey D.H., Postma E., Gienapp P., Visser M.E., 2005. Selection on heritable phenotypic plasticity in a wild bird population// Science. Vol.310:304–306.

Palmquist С., Jaswal V.K., 2012. Preschoolers Expect Pointers (Even Ignorant Ones) to Be Knowledgeable// Psychological Science. Vol.23. P.230-231.

Rowthorn R., 2011. Religion, fertility and genes: a dual inheritance model// Proc. R. Soc. B published online 12 January 2011 doi:10.1098/rspb.2010.2504

Sorokin P.A., 1937-1941. Social and cultural dynamics. A Study of Change in Major Systems of Art, Truth, Ethics, Law, and Social Relationships Vol. 1-4. N.Y.: American book Co. 718 pp.

Zahavi A., Zahavi A., 1997. The handicap principle: a missing piece of Darwin's puzzle. Oxford University Press. Oxford.

Human biology and physical constitution have not change for the last 40000 years. Nonetheless, the man repeatedly had to learn new practices, had to acquire new equipment. We are discussing the question of how new skills arise. 1) Selection may distribute the signs of those individuals who, by their biological properties are "the best". 2) Individuals can reinvent "instruments of social labor", which are then distributed through imitation, copying and other mechanisms of social translation. The inventors are the individuals who are most motivated to work in this area. And biologically these individuals can be most vulnerable, as inarticulate Demosthenes and frail Suvorov.All the facts testify against item 1) in favor of paragraph 2).Thus, the principle of Zahavi's handicap can be extended to social history.