Гуманистическая направленность педагогического наследия Л. Н. Толстого

Имя великого русского писателя Льва Николаевича Толстого в истории отечественного и мирового образования по праву связано с педагогикой гуманизма. Педагогическое наследие Л. Н. Толстого, оставленное потомкам, представляет собой целостную концепцию воспитания и формирования личности, построенную на основах этики гуманизма.

В философско-этических воззрениях великого гуманиста Л.Н. Толстого заложен глубокий социально-педагогический смысл. Раскрывая сущность и назначение воспитания в человеческом обществе, Л.Н. Толстой вскрывает одно из извечных, мучительных противоречий социальной педагогики – проблему утраты осознаваемой, социально-ценностной цели воспитания, он говорит о потере ценностных ориентиров, без которых народы и государства обречены. Первым парвилом для спасения русских людей Л.Н. Тостой считает подготовку человека к «доброй жизни». Так в статье «Первое правило» он размышляет следующим образом: «Правильная последовательность приобретения добрых качеств есть необходимое условие движения доброй жизни и потому всегда всеми учителями человечества предписывалась людям известная, неизменная последовательность приобретения добрых качеств. Во всех нравственных учениях устанавливается та лестница, которая, как говорит китайская мудрость, стоит от земли до неба, и на которую восхождение не может происходить иначе, как с низшей ступени. Как в учениях браминов, буддистов, конфуцианцев, так и в учении мудрецов Греции, устанавливаются ступени добродетелей, и высшая не может быть достигнута без того, чтобы не была усвоена низшая. Все нравственные учители человечества, как религиозные, так и нерелигиозные, признавали необходимость определенной последовательности в приобретении добродетелей, нужных для доброй жизни; необходимость эта вытекает и из самой сущности дела, и потому, казалось бы, должна бы быть признаваема всеми людьми.

Но удивительное дело! Сознание необходимой последовательности качеств и действий, существенных для доброй жизни, как будто утрачивается всё более и более и остается только в среде аскетической, монашествующей. В среде же светских людей предполагается и признается возможность приобретения высших свойств доброй жизни но только при отсутствии низших добрых качеств, обусловливающих высшие, но и при самом широком развитии пороков; вследствие чего и представление о том, в чем состоит добрая жизнь, доходит в наше время в среде большинства светских люден до величайшей путаницы. Утрачено представление о том, что есть добрая жизнь. Заблуждение в том, что люди, предаваясь своим похотям, считая эту похотливую жизнь хорошею, могут при этом вести добрую, полезную, справедливую, любовную жизнь, так удивительно, что люди последующих поколений, я думаю, прямо не будут понимать, что именно разумели люди нашего времени под словами "добрая жизнь", когда они говорили, что обжоры, изнеженные, похотливые ведут добрую жизнь. В самом деле, стоит только на время отрешиться от привычного взгляда на нашу жизнь и посмотреть на нее -- не говорю с точки зрения христианской -- но с точки зрения языческой, с точки зрения самых низших требовании справедливости, чтобы убедиться, что здесь не может быть и речи ни о какой доброй жизни.» [7]

Многолетние размышления и опыт Л.Н. Толстого, направленный на поиск путей достижения «доброй жизни» как цели общественнного и семейного воспитания, дали базис для развития системы гуманистического воспитания, где стержнем является пример положительной, честной и доброй жизни взрослого.

Л.Н. Толстой справедливо замечает: «Воспитание есть воздействие на сердце тех, кого мы воспитываем… Ребенок увидит, что я раздражаюсь и оскорбляю людей, что я заставляю других делать то, что сам могу сделать, что я потворствую своей жадности, похотям, что я избегаю труда для других и ищу только удовольствия, что я горжусь, тщеславлюсь своим положением, говорю про других злое, говорю за глаза не то, что говорю в глаза, притворяюсь, что верю тому, во что не верю, и тысячи тысяч таких поступков или поступков обратных: кротости, смирения, трудолюбия, самопожертвования, воздержания, праведности, - и заражается тем и другим во сто раз сильнее, чем самыми красноречивыми и разумными поучениями. И потому все или 0, 999 воспитания сводится к примеру, к исправлению и совершенствованию своей жизни… От воспитания обыкновенно требуют слишком много, и слишком мало. Требовать того, чтобы воспитуемые выучились тому-то и тому-то… чтобы они сделались нравственными, как мы разумеем это слово – совершенно не возможно. Но совершенно возможно то, чтобы не быть самому участником в развращении детей (и в этом не может помешать ни жене муж, ни мужу жена), а всею своею жизнью по мере сил своих воздействовать на них, заражая их примером добра…

Я думаю, что не только трудно, но невозможно хорошо воспитать детей, если сам дурен; и что воспитание детей есть только самосовершенствование, которому ничто не помогает столько, как дети. Как смешны требования людей, курящих, пьющих, объедающихся, не работающих и превращающих ночь в день, о том, чтобы доктор сделал их здоровыми, несмотря на их нездоровый образ жизни, так же смешны требования людей научить их, как, продолжая вести жизнь ненравственную, можно было бы дать нравственное воспитание детям. Все воспитание состоит в большем и большем сознании своих ошибок и исправлении себя от них. А это может сделать всякий и во всех возможных условиях жизни. И это же есть самое могущественное орудие данное человеку для воздействия на других людей, в том числе и на своих детей, которые всегда невольно ближе к нам… » [5]

Первый социальный институт воспитания личности-семья. Неслучайно великий педагог Л.Н. Толстой особое место в своем писательском творчестве уделяет сложнейшим перепетиям и проблемам семейной жизни. В статье « Первая ступень» Л. Н. Толстой приводит поучительную притчу, иллюстрируя свои гуманистические воззрения на ценности и цели воспитания: «Мне давно хотелось написать такую сказку: женщина, оскорбленная другой, желая отметить ей, похищает ребенка своего врага, идет к колдуну, прося его научить, чем она злее всего может отметить своему врагу на единственном похищенном детище. Колдун научает похитительницу отнести ребенка в место, которое он указывает, и утверждает, что месть будет самая ужасная. Злая женщина делает это, но следит за ребенком и к удивлению своему видит, что ребенок взят и усыновлен бездетным богачом. Она идет к колдуну и упрекает его, но колдун велят ждать. Ребенок растет в роскоши и изнеженности. Злая женщина в недоумении, но колдун велит ждать. И действительно наступает время, когда злая женщина удовлетворена и даже жалеет свою жертву. Ребенок вырастает в изнеженности и распущенности и, благодаря своему доброму характеру, разоряется. И тут начинается ряд физических страданий, нищеты и унижений, к которым он особенно чувствителен и с которыми не умеет бороться. Стремление к нравственной жизни -- и бессилие изнеженной, приученной к роскоши и праздности плоти. Тщетная борьба, падение всё ниже и ниже, пьянство, чтоб забыться, и преступление, или сумасшествие, или самоубийство. В самом деле, нельзя без ужаса видеть воспитание некоторых детей в нашем мире. Только злейший враг мог бы так старательно прививать ребенку те слабости и пороки, которые прививаются ему родителями, в особенности матерями. Ужас берет, глядя на это и еще более на последствия этого, если уметь сидеть то, что делается в душах лучших из этих старательно самими родителями погубляемых детей.» [ 7] Как часто современные родители видят свой целью воспитания ребенка создание комфорта, обеспечение его всеми благами, исполнение любых его прихотей и желаний, подчас это превращается в гиперопеку, в этой связи притча Л.Н. Толстого как нельзя более актуальна.

Социально-педагогический смысл философско-педагогической этики Толстого глубок и многогранен. Ей свойствен высокий гуманизм, который понимается писателем как социальная антитеза человеческим порокам, а именно, праздности, лени, лжи и другим. Великий педагог-гуманист убежден: «Если человек делает дело не для показу, а с желанием совершить его, то он неизбежно действует в одной, определенной сущностью дела, последовательности. Если человек делает после то, что по сущности дела должно быть сделано прежде, или вовсе пропускает то, что необходимо сделать для того, чтобы можно было продолжать дело, то он наверное делает дело не серьезно, а только притворяется. Правило это неизменно остается верным как в материальных, так и в нематериальных делах. Как нельзя серьезно желать печь хлебы, не замесив прежде муку, и не вытопив потом, и не выметя печи и. т. д., так точно нельзя серьезно желать вести добрую жизнь, не соблюдая известной последовательности в приобретении необходимых для того качеств. Правило это в делах доброй жизни особенно важно, потому что в материальном деле, как, например, в печении хлеба, можно узнать, серьезно ли человек занимается делом, или только притворяется, по результатам его деятельности; в ведении же доброй жизни поверка эта невозможна. Если люди, не меся муки, не топя печи, как на театре делают только вид, что они пекут хлеб, то по последствиям -- отсутствию хлеба -- очевидно для каждого, что они только притворялись; но если человек делает вид, что он ведет добрую жизнь, мы не имеем таких прямых указании, по которым мы бы могли узнать, серьезно ли он стремится к ведению доброй жизни, пли только притворяется, потому что последствия доброй жизни не только не всегда ощутительны и очевидны для окружающих, но очень часто представляются им вредными; уважение же и признанно полезности и приятности для современников деятельности человека ничего но доказывают в пользу действительности ого доброй жизни. И потому для распознавания действительности доброй жизни от видимости ее особенно дорог этот признак, состоящий в правильной последовательности приобретения нужных для доброй жизни качеств. Дорог этот признак преимущественно не для того, чтобы распознавать истинность стремлений к доброй жизни в других, но для распознавания ее в самом себе, так как мы в этом отношении склонны обманывать самих себя еще более, чем других.»[7]

Результаты социального воспитания, основанного на осознании личностью истиного смысла этики гуманизма, где совесть человека есть высший его судья перед лицом своей семьи, своих соседей (соседской общины), своего народа , выступают критерием гражданской зрелости общества. В таком обществе по глубокому убеждению Л.Н. Толстого не нужны формы общественного регулирования правопорядка, характеризующие насильственное приведение человека к должному поведению, диктующие что предписано, а что не предписано ему в обществе. Л.Н. Толстой был убежден, что наказанием нельзя добиться формирования здорового социального сознания.Более того, наказывающий еще более деградирует как социальный субъект. Гражданское общество не может и не должно строиться на страхе наказания. Он утверждал: «Наказание вредно не только потому, что оно озлобляет того, кого наказывают, но еще и потому, что оно развращает того, кто наказывает…Человек сделал зло. И вот другой человек или люди для противодействия этому злу не находят ничего лучшего, как сделать еще другое зло, которое они называют наказанием…» При этом Л.Н. Толстой идеализирует способность личности к социальной ответственности и самооценке, так он утверждает, что « В человеке есть свой суд- совесть. Дорожить надо только ее оценкой…» и « Если же он не мучается совестью, то все те наказания, какие могут наложить на него люди, не исправят его, а только озлобят» [ т. 45., 230-231].

В статье « Письмо студенту о праве» он пишет: « Этическое воспитательное значение "права"! Ведь это ужасно. Главная причина безнравственности людей нашего христианского мира это этот ужасный обман, который называется "правом", а они говорят о воспитательном значении "права". Ведь никто не станет спорить о том, что самые первые, невысокие требования нравственности, не говоря уже о любви, состоят в том, чтобы не делать другому, чего не хочешь, чтоб тебе делали, сострадать бедному, голодному, прощать обиды, не грабить людей, не присваивать одним людям того, на что другие имеют одинаковое с ними право, вообще не делать того, что сознается злом всяким неиспорченным разумным человеком… Казалось бы, что не может быть нравственности без справедливости, доброты, сострадания, прощения обид. Тут все это нарушается во имя "права". И такие-то дела, совершаемые на основании "права" ежедневно повсюду тысячами, нравственно воспитывают людей! Воспитательное, этическое влияние "права"?!» [7]

Воспитание в наследии Л.Н. Толстого выступает не только как педагогическое средство, но и как мощный социальный инструмент, посредством которого возможен естественный переход от государственного управления к системе гражданского общества-общества социальной взаимопомощи и общинной справедливости. В уникальных по простоте и доступности народных рассказах, предназначенных для домашнего чтения, Л.Н.Толстой рисует безысходную бедность в семье сапожника Семена («Чем люди живы»), эгоистическую жизнь «хозяйственного мужика» Ильяса («Ильяс»), злоключения сапожника Мартына («Где любовь, там и бог»), неприглядную жизнь крестьян, у которых из-за куриного яйца разгорелась жестокая вражда («Упустишь огонь не потушишь»). Чувство правды жизни требовало от художника показа реальных сторон действительности, однако вера в победу гуманизма помогла найти в недрах народной мудрости простой механизм социального самосбережения – сказку, фантазию, волшебство, помогающие даже простому крестьянину увидеть, каким должно быть общество, основанное на ненасилии, на общинной поддержке и помощи.

В сказочной форме в народных рассказах Л.Н. Толстого воплощены настроения и чаяния широких народных масс о гуманном гражданском обществе, которое избавит их от власти денег, войн, бедности, от социального неравенства. Особенно образно и одновременно просто, как мог изобразить только гений великого писателя, здесь представлена модель общества без насилия. Так в «Сказке об Иване-дураке...», например, доказывается, что народу следует отказаться от ложных ценностей-обогащения,войн, розни, от войск как агрессивной силы, заняться одним крестьянским физическим трудом, тогда установится та счастливая жизнь, о которой мечтает трудовой народ,непротивление злу- единственное средство борьбы со злом в обществе истиного гуманизма («Свечка»). Настойчиво выражается мысль о том, что добро не только справедливее, но и выгоднее зла, что жадность отвратительна, а помощь другому в беде прекрасна и необходима, что любовные отношения между людьми должны быть нормой человеческой нравственности (в рассказе «Чем люди живы»)

Справедлива и глубока характеристика народных рассказов, данная Л. М. Леоновым в «Слове о Толстом»: «Остается впечатление, что при помощи этих маленьких, на один глоток, сказаний Толстой стремился утолить извечную человеческую жажду правды и тем самым начертать подобие религиозно-нравственного кодекса, способного разрешить все социальные, международные, семейные и прочие, на века вперед, невзгоды, скопившиеся в людском обиходе от длительного нарушения ими некоей божественной правды .» [1].