Концепт нефть в современном поэтическом тексте

5.3. Концепт нефть в современном поэтическом тексте:

подходы к исследованию

В данной завершающей части работы мы попытаемся, не касаясь произведений т.н. больших жанровых форм (например, поэм А. Парщикова «Нефть» и «Долина транзита», вследствие глубины и сложности семантической структуры требующих отдельного пристального описания), по преимуществу на материале лирических и парапоэтических текстов продемонстрировать некоторые тенденции ассоциативно-смыслового развертывания концепта нефть как художественного вербально-ментального конструкта и формирующейся константы культуры (см. тексты, анализирующиеся в данном параграфе, в Приложении 2).

Закономерно, что современный поэтический дискурс следует, с одной стороны, основным тенденциям описанных выше эстетических рефлексий по поводу нефти, сложившихся в основном в литературе Серебряного века. С другой стороны, огромное влияние на эстетическое интонирование нефтяной тематики оказывает, что очевидно, ее медийная, социально актуализированная интерпретация.

С учетом этих пресуппозиционных установок при пилотном обзоре художественного слова о нефти достаточно четко вычленяются, соответственно, социальный и метафизический векторы ассоциативно-смыслового развертывания концепта в поэтическом дискурсе при априорной условности их межевой границы, заключающейся в общем для всех эстетических решений нефтяной топики неомифологизме.

Социальный вектор аккумулирует семантические и аксиологические импульсы прошлого и адаптирует их к реалиям настоящего. Один из таких ретроспективных импульсов – примитивизированная и лубочная вариация на тему нового сверхчеловека, с помощью собственных гигантских героических усилий и технического прогресса покоряющего сопротивление суровой природы, ярко иллюстрируемая, например, лозунгом В. Маяковского 1929 г. для журнала «Даешь»:

Нефть

не добудешь

из воздуха и ветра.

Умей

сочетать

практику и разум.

Пролетарий,

даешь

земным недрам

новейшую технику

и социалистический энтузиазм.
Отголоски данной традиции до сих пор звучат в славословных производственных гимнах героизму и мужеству труда в нефтяной отрасли: Как нелегка первопроходцев доля! / Какой ценой достались газ и нефть! / Но одержимость, мужество и воля / Позволили им все преодолеть (Чернобровкина Л. К 65-летию Ханты-Мансийского автономного округа. URL: http://www.oilru.com/sp/20/859/).

После периода индустриализации вплоть до конца 1990-х тематически сфокусированно о нефти из больших поэтов написал и спел только В.С. Высоцкий. Два написанных в 1972 г. и не слишком известных широкой публике произведения – песня «Тюменская нефть» и стихотворение «Революция в Тюмени» – входят в состав т.н. «профессиональных» песен Высоцкого, в которых лирическими героями становятся «люди, реализующие свой внутренний потенциал в «трудных» профессиональных призваниях, где в экстремальных положениях испытываются на прочность их личностные качества, межчеловеческие отношения. Это моряки, геологи, альпинисты, шахтеры, спортсмены» [Ничипоров, 2003, с. 73], а в нашем случае – нефтяники.

Предыстория создания песни «Тюменская нефть» – вдохновивший Высоцкого сюжет победы человеческой профессиональной веры, дерзости и упорства над косностью и боязливой осторожностью начальственных решений. Прототипом лирического героя и первым слушателем «Тюменской нефти» стал геолог Фарман Салманов, который открыл тюменскую нефть вопреки мнению ученых, записавших Сибирь в неперспективные регионы (См. об этом: Лаэртский А. Скважина лупит по всем правилам // Известия. 2004. 29 мая. URL: http://laertsky.com/sk/sk_111.htm): И дали заключенье в Академии: / В Тюмени с нефтью – полная труба!

Декларативная иронично-сатирическая тональность позволяет автору посредством игры с различными – прямыми, метафорическими, символическими, фразеологически связанными – значениями слова (как в приведенных выше строках – идиома полная труба в подтексте актуализирует образ нефтяной трубы) вплетать в на первый взгляд шуточно-несерьезное лирическое повествование символические смыслы нового социального мифа. Так, в анализируемых произведениях масштабно и объемно за счет использования метафорических номинаций сакральной и социальной власти (Нет Бога нефти здесь – перекочую я: / Коль Бога нет – не будет короля!..) героизируется образ человека-титана, поднимающего революционный мятеж против самой природы, которая сопротивляется людскому вероломству (Но есть сопротивление пластов, / И есть, есть ломка старых представлений).

Неоязыческие пантеистические образы жертвоприношения (И что за революция – без жертв, / К тому же здесь еще – без человечьих?), пускания крови (Я счастлив, что, превысив полномочия, / Мы взяли риск – и вскрыли вены ей!; Земле мы кровь пускаем – ну и что ж, – / А это ей приносит облегченье), ритуальных экстатических омовений и танцев (И бил фонтан и рассыпался искрами, / При свете их я Бога увидал: / По пояс голый, он с двумя канистрами / Холодный душ из нефти принимал. // И ожила земля, и помню ночью я / На той земле танцующих людей...) символизируют неомифологическое социальное богоборчество и антрополатрию, уравнивание покорившего природу человека с богом и ниспровержение старых тотемов: В болото входит бур, как в масло нож. / Владыка тьмы, мы примем отреченье!; В нас вера есть, и не в одних богов!..

Социальная и технологическая революция, символизируемая освобождаемой в целях благородного служения человечеству нефтью, воспринимается Высоцким как естественный ход вещей, победа нового над старым, освобождение ранее зажимаемого и сковываемого: Болит кора Земли, и пульс возрос, / Боль нестерпима, силы на исходе, – / И нефть в утробе призывает – «SOS», / Вся исходя тоскою по свободе.

Оптимистический социальный миф о нефти, жаждущей свободы в темнице недр (у Высоцкого – в утробе), и гордом человеке, героически дарующем эту свободу, оказался эстетически ущербным вследствие явно ощущаемого языковым и поэтическим чутьем современного читателя диссонанса данного мифа с реальной действительностью, ложности и неестественности его идеологического пафоса. И если у гениального Высоцкого данный миф «зашит» в смысловую структуру произведений пусть не первого порядка, но отражающих острые социофилософские и политические проблемы и поэтому актуальные и содержательно полноценные, то в парапоэтических текстах развертывание сюжета нефтяного освобождения выглядит до смешного абсурдно.

Так, например, любопытный образчик несуразного смешения разностилевых и разнокультурных элементов в любительской поэзии представляет собой «Легенда о нефти» режиссера и сценариста Ирины Барсуковой, опубликованная в журнале «Профессиональные праздники» (2008. Вып. 6 /73/). Легенда построена на вольной интерпретации огромного количества гетерогенных мифообразов: космогонических (небо, земля, Луна, Солнце, Сияя мириадами светил), шаманских (И духов злых шаманы заклинали, / И в бубны били, били у костров), библейских (ангелы, трубный глас), о подземном мире (заветный клад, темная бездна, чертоги, подземные окна), о плененной деве (Нефтия, дева, красавица, принцесса), о сверхчеловеке, покоряющем природу:

Поэтому за внешним позитивным мироощущением в песнях Высоцкого, в том числе – о нефти, всегда стоит трагедия. Как отмечает И.Б. Ничипоров, «стихи-песни Высоцкого характеризуются напряженной, трагедийной, часто балладной сюжетной динамикой, острой конфликтностью, исповедальной пронзительностью, что отразило общую направленность эволюции авторской песни – от романтических истоков 1950-х гг. к последующему усилению трагедийного звучания и социальной остроты в творчестве бардов 1970 – 80-х гг.» [Ничипоров, 2008, с. 20]. Думается, что двойные, с одной стороны, шутливо-оптимистические, а с другой – воспевающие созидание через деструкцию, ниспровержение и разрушение, а следовательно, чреватые трагедией, смысловые пласты произведений Высоцкого знаменуют и предсказывают эсхатологический сюжет глобальной современной «нефтяной драмы».

Отголосок такого предсказания мы с удивлением обнаружили в поэме Е. Евтушенко 1985 г. «Фуку!» (слово, обозначающее на диалекте рабов, некогда вывезенных из Африки, табу на произнесение имени, в частности, имени Колумба, который, как считают в Латинской Америке, принес на континент много несчастий, и, если произносить его имя, несчастья могут повториться). Сам поэт охарактеризовал ее как «коктейль жизни, состоящий из трагедий, любви, страданий, революций, войны и мира» [Ольбик, 2006], и одной из трагических страниц новейшей истории Венесуэлы автор представляет нефтяной бум:

Странной, уродливой розой из камня

ты распустился на нефти,

Каракас,

а под отелями

и бардаками

спят конкистадоры в ржавых кирасах…

Внуки наставили нефтевышки,

мчат в лимузинах,

но ждет их расплата –

это пропарывает

покрышки

шпага Колумба,

торча из асфальта.
Противоестественность и уродливость города, расцветшего на нефти (Ср.: Нефтяной бум конца XX века вызвал беспрецедентный рост Каракаса – многие старые кварталы стали современными районами небоскребов, а узкие улочки превратились в типичные для стран региона «авениды» и «калье» (Из электронного путеводителя. URL: http://www.panam.ru/main/venezuela/10.html)), по мрачной деструктивности весьма созвучна жестокой колонизаторской политике. Внуки конкистадоров, продолжая безжалостно эксплуатировать природные ресурсы завоеванных территорий (Внуки наставили нефтевышки, / мчат в лимузинах) неминуемо обречены на драматическую расплату, причем символическую месть и упадок несут строителям нефтевышек отнюдь не аборигены, а последствия неправедных поступков их предков (шпага Колумба).

Осознание тотальности и глобальности нефти как главной детерминанты жизни человечества также получает в новейшем искусстве, не только в поэзии, различные манифестации. При этом в большинстве случаев, при всей разности кодов и языков различных видов искусства, родов и жанров, символический смысл эстетического месседжа демонстративно нагляден, что говорит о сформированности и сформулированности транслируемой идеи.

Близкий метареализму поэт и прозаик Андрей Тавров в романе 2009 г. «Матрос на мачте» так выражает эту идеологическую и философскую позицию: Мне иногда кажется, что мы бы взяли и все разом застрелились от тоски, если бы не нефть. Странно, все делают вид, что ими управляют какие-то понятия или этические принципы, а Церковь делает вид, что ей управляет любовь да Бог, а родители, что желание добра для детей, а на самом деле всей нашей необъятной страной и всеми ими в отдельности управляют перебродившие под землей останки органических существ, которые и жили-то такую прорву лет назад, что их считай что и нет, но нам не важно, что они там делали на земле тогда, а важно, что это теперь – нефть. Они говорят про любовь и справедливость, глобализацию и справедливость, про карьеру и мир, про свои принципы и этику, а мне нестерпимо за них всех стыдно, потому что на самом деле они говорят про нефть, которая движет ими всеми. Говорят, страна переживает взлет, ура правительству и президенту, всем стало жить богаче, верный курс, правильные идеи, а мне хочется плюнуть им в их бесстыжие глаза, потому что если бы не нефть, непонятно, о каком мудром правлении можно было бы сейчас говорить...

А это отрывок из монолога сатирика Михаила Задорнова «Правда – в стихах»: Во-первых… Почему песня о зайцах – про всех нас? Вдумайтесь в слова. «В темно-синем лесу, где трепещут осины…» – классный образ! Наша Россия! «Где с дубов-колдунов опадает листва…» – вглядитесь в наших лысеющих «слуг народа», которые только и делают, что колдуют над финансовыми схемами. «Косят зайцы траву…» – это мы, россияне… И «зайцы» не выходят на улицы, чтобы поставить перед дубами-колдунами вопрос ребром: «Если национальная идея страны – не любовь, а нефть, и эта нефть все время дорожает, и по телевизору нам каждый день с гордостью докладывают, как прибыло в бюджете, то где все это?» <…> Впору закричать: «Помоги мне, помоги мне! Сердце гибнет!» А помогать никто не будет, потому что всем уже «все равно»! А дальше? Вдумайтесь, «в огнедышащей лаве» – это же речь идет о нашей ... нефти! Причем, «в огнедышащей лаве любви» – о любви к чему? Видимо, к нефти.

Оба фрагмента из кардинально различных по жанровой принадлежности текстов двух авторов, приверженных, по крайней мере, очень разным, если не противоположным, литературным методам, обнаруживают удивительную общность словесно-образной структуры. Это прямые вербальные репрезентанты концептов Родина (нашей необъятной страной; Наша Россия!), власть (ура правительству и президенту; о каком мудром правлении; наших лысеющих «слуг народа», которые только и делают, что колдуют над финансовыми схемами), национальная идея как нравственный императив (что ими управляют какие-то понятия или этические принципы; правильные идеи). В обоих текстах оппозитивно противопоставлены «мы» (россияне) и «они» (представители власти), а главная вина последних видится в насильственной подмене истинных нравственных ценностей (любовь да Бог; желание добра для детей; любовь и справедливость, глобализация и справедливость, карьера и мир) деструктивной антиценностью и продуктом смерти в прямом и переносном смысле этого слова – нефтью (перебродившие под землей останки органических существ, которые и жили-то такую прорву лет назад, что их считай что и нет, но нам не важно, что они там делали на земле тогда, а важно, что это теперь – нефть; огнедышащая лава). Контекстуальная антонимия любовь – нефть обретает глобальное общечеловеческое высокое драматическое звучание, даже в сатирическом контексте.

Удивительные переклички лексико-семантических полей нефть и литература находим в высказываниях писателей разных «нефтяных» эпох. Так, имажинист Анатолий Мариенгоф во время постреволюционного нефтяного бума все-таки отдает нравственное и смысложизненное преимущество литературе: Если бы меня спросили, что в жизни необходимей – хлеб, нефть, каменный уголь или литература, я бы, не колеблясь, ответил – литература. Это понимают еще немногие (URL: http://funeral-spb.ru/necropols/bogoslovskoe/marienhof/). В то время как наш современник писатель Захар Прилепин говорит о том, что на встрече с Владимиром Владимировичем Путиным решил не задавать вопрос о судьбах русской литературы, с которой мне более или менее все понятно. Я сказал, что у российского писателя душа болит за все, и помимо литературы меня интересует такая вещь, как нефть (URL: http://www.echo.msk.ru/programs/beseda/816027-echo/). Здесь уже нефть выступает как главное мерило жизни, то, что волнует и интересует более, чем хлеб духовный.

Подобные образные параллели мы можем наблюдать и в современной живописи, также по-новому переосмысляющей искания и находки авангардного искусства. Так, Андрей Молодкин – последователь революционного радикализма Малевича – «переосмысляет классический «Черный квадрат», наполняя его – и в фигуральном и в буквальном смысле этого слова – новым, актуальным сегодня содержанием. Его работы – прозрачные пластиковые сосуды, в которые по трубам поступает зловещего черного цвета нефть. Вот он – символ новой эпохи, вот он – новый черный квадрат (см. рис. 5).

Рис. 5. Нефтяной «Черный квадрат» Андрея Молодкина – современное переосмысление иконы авангарда

Смысловая лексическая / семиотическая парадигма Бог – нефть приобретает в современном художественно-эстетическом дискурсе статус культурной универсалии. В начале постницшеанского XXI столетия место умершего Бога занимает нефть: «Бог умер!», – нефть кричит, орет! Данная строчка, содержащая прямую отсылку к известнейшей фразе Ницше, который в конце XIX в. говорил о духовном упадке европейской цивилизации, принадлежит перу рок-автора С.Е. Шилова (URL: http://lit.lib.ru/s/sergej_e_s/text_0070.shtml). Поэт, солидаризируясь в философских и эстетических интуициях со многими художниками, рисует картину глобальной катастрофы «пришествия нефти»:

Итак, нефть предстает как новый сакральный символ антимира зловещего черного цвета, и уже не человек, покоряющий природу, отбирая у нее нефть, является теперь вочеловеченным богом, но сама нефть становится инфернальным божеством. Восприятие нефти как жидкости ада мы обнаруживаем также в поэзии Серебряного века в поэме А. Крученых и В. Хлебникова «Игра в аду» (1912 г.): И в нефти корчившийся шулер / Спросил у черта: – Плохо, брат?

Нефтяной ад 2000-х теряет свою игровую условность и предстает в ужасающей милитаристской, экологической и апокалипсической реальности. Катастрофизм, крайне пессимистические раздумья и интуиции о будущем человечества как доминанта мироощущения и стилистической тональности объединяет большинство лирических вариантов развития нефтяной тематики нашего времени.

Исполнена предчувствием неизбывной катастрофы нефтяная атрибутика в поэзии А. Таврова: «Образов нефти и нефтяных танкеров в стихах у Таврова много. Но как более точно передать ощущение надвигающейся громады, пред которой отступает любой человеческий разум» [Черных, 2010]. Например: Когда вокруг миры и танкеры, убийства / и джипы, и в горах идет война, и голосит /на сцене тенор мировой, а нефть пылает («Складка»); …или танкер и в танке орел?... У сынка черной крови по горло, как нефти по край … то нефть, то жерло («Рыбы»). Насыщенность вербальной ткани текстов лексикой семантических сфер войны, социальных и экологических бедствий, угроз и катаклизмов (танкеры, танк, война, нефть пылает, крови по горло, жерло) фокусирует и катализирует символику нефти как причины и источника этих катастроф. А образ пылающей нефти действительно становится универсальным культурным знаком «апокалипсиса сегодня» (ср. с описываемыми в начале главы инициальными включениями лексемы нефть в русскую поэтическую парадигму, где способность нефти к горению трактовалась в контексте любовных переживаний) – например, в известной песне Б. Гребенщикова «Поколение дворников и сторожей» о трагической разобщенности и бессилии рефлексирующего сознания перед лицом движущегося к неминуемой гибели мироздания, когда горящая нефть хлещет с этажа на этаж.

Выдающийся поэт нашего времени Инна Лиснянская, родившаяся в Баку, мысль о разрушительной миссии нефти подчеркивает традиционным вербальным партнерством нефть – кровь – смерть: Кровь запятнала реки, а нефть — моря («На каждый день творенья ушли века»); Теперь там – Боже мой! – / Теперь там – Боже правый! / След нефти за кормой, / А на песке – кровавый (Об армянском погроме в Баку 1990 г. – «А как он был любим»). Экологическая и военная катастрофы переживаются поэтом в единой нефтяной символике, где нефть – однозначный знак разрушения и смерти. Так, в стихотворении 2005 г. «Оглохнув от тишины, ослепнув от света» автор, без вычурного пафоса и с долей светлой иронии размышляя на склоне лет о подлинном смысле бытия в его неотменимой амбивалентности (Судьба о двух головах сложилась валетом), на чаши весов как уравновешивающие друг друга даже на уровне рифмы манифестации жизни и смерти кладет спрос на слово, поправшее смерть, и цену биржевую на нефть. Цена на нефть, таким образом, приобретает статус антисакрального антислова, профанной псевдожизни, не попирающей, а подтверждающей диктат смерти.

Цена на нефть в качестве интегрального индикатора тотального неблагополучия эпохи обыгрывается уже в трагикомическом ключе в одном из написанных Дмитрием Быковым опусов проекта «Гражданин поэт» «Тряслися грозно Пиренеи». Данная стилизация была создана по поводу сделанного в марте 2011 г. Алексеем Кудриным, тогда министром финансов, заявления о том, что нефть в связи с событиями на Ближнем и Дальнем Востоке может подорожать до 200 долларов. Рефреном шуточного стихотворения становится фраза нефть подорожает, определяющая неприглядный безнравственный облик современной социополитической ситуации: Что снова нефть подорожает, / А значит – будет все как есть: / Бесчестье, лесть, и месть, и жесть. По законам политической сатиры доводя до абсурда последствия безудержного роста стоимости нефти, обусловленного в буквальном смысле кровью и несчастьями народов и стран, автор категорически констатирует эсхатологический финал «обезлюдения» планеты: Но Боже правый! В Судный день / Как сильно нефть подорожает! / Увы, не сыщется людей, / Чтобы воспользоваться ей.

Апокалипсические модуляции темы нефти осмысляются и в такой футурологической перспективе, как истощение, конец нефти как невозобновляемого сырьевого источника. Большое количество научно-популярной и нонфикшн литературы как отечественных, так и зарубежных авторов посвящено этой глобальной проблеме: Остальский А. Нефть: Чудовище и Сокровище (СПб., 2009); Стариков Н.В. Шерше ля нефть (СПб., 2010); Ергин Д. Добыча: Всемирная история борьбы за нефть, деньги и власть (М., 2011); Симонов К.В. Русская нефть: последний передел (М., 2005); Лоран Э. Нефть: ложь, тайны, махинации (М., 2008); Кунстлер Дж. Что нас ждет, когда закончится нефть, изменится климат и разразятся другие катастрофы века (СПб., 2011) и мн. др.

Ученые, философы, политики, публицисты пытаются популярно объяснить, почему человечество впало в тотальную зависимость от нефти: На самом деле ничто не сравнится с нефтью по энергоемкости, универсальности, транспортабельности или простоте хранения. Добавьте сюда ее дешевизну и некогда избыток… Дешевое, универсальное, в избытке. Нефть привела людей к тому, что они смогли начать изменять мир. Она находилась прямо у нас под ногами. Мы использовали ее так интенсивно, как будто завтра не наступит и незачем экономить. Но скоро ее не будет. Вот что особенного в этой нефти (Кунстлер Дж. Что нас ждет, когда закончится нефть…) – либо живописуют фантасмогорические картины ужасающей гуманитарной деградации: Мы – нефтяная цивилизация. Когда закончится нефть, начнется голод, каннибализм. Я убью толстую соседку и буду вытапливать из нее жир для освещения. И это не шутка. У меня есть ружье (Никонов А. Когда закончится нефть... // Огонек. 2002. № 38).

Мифологема конца (конца вещей, конца истории, конца света) всегда актуализируется «в переломные, кризисные эпохи, чреватые утратой целостности, ломкой основных мировоззренческих универсалий, времена разрушительности и вседозволенности» [Большакова, 2010, с. 8]. В основе ее ассоциативно-смыслового развертывания – семантика эмоционального концепта страх, который в русской лингвокультуре, по данным исследователей, в отличие, например, от немецкой, культивирующей «позитивное отношение к страху», «не является «популярной» эмоцией» [Бутенко, 2006, с. 20].

Русской лингвокультуре присуща семантика «ожидания чего-либо плохого», сакрализация концепта страх посредством «перевыражения одних концептов через другие», например, в творчестве Н. Бердяева: страх – Бог – грех – тоска – смерть – богооставленность, а «в русской мифологии и фольклоре концептуализация понятия страх осуществляется посредством реализации следующих ноэм: «природные силы, стихии», «смерть», «болезнь», «зло, злые силы» (мифологические чудовища, вражеские захватчики), «нечистая сила» (враждебные, злые духи)» [Там же].

Абсолютное зло как итог конца нефти, конец нефти как конец жизни, как тотальная смерть человека и мира – эти интенции продолжают быть частотными мотивами рок-творчества:

эта очередь никогда не закончится, если однажды все не умрут
когда я был маленьким, мне говорили, что есть за что умереть

сегодня я взрослый, меня тошнит каждый день от участия в этой игре

когда мне говорят кого-то любить, я начинаю ненавидеть вдвойне

я не знаю, кто придет нас убивать, когда закончится нефть
(Максим Демах. URL: http://vk.com/topic-31094955_25510118).

Как видим, верабально-образная триада любовь – смерть – нефть, в которой нефть, несущая смерть, является заместительным антиподом любви, средоточием ненависти и убийцей, становится в рок-поэзии, альтернативной и оппозиционной по своему творческому кредо, двигателем мощнейшего экспрессивного протеста героя: меня тошнит каждый день от участия в этой игре.

Особенно ярко этот протест прозвучал в песне классика русского социального рока Ю. Шевчука «Когда закончится нефть». По ритмической структуре и стилистической тональности это лирическая, почти пасторальная, миниатюра, по сюжетному строю – шуточная утопия и одновременно пародия на эту утопию. Почти все произведение представляет собой перечисление благотворных признаков и деталей архетипического мотива возвращения в рай золотого века: ты вернешься ко мне весной; Мы посадим леса и устроим рай в шалаше; настанет век золотой; И мы вновь научимся любить; И все русалки и феи / будут молиться за нас.

Думается, примитивная и клишированная образность произведения далеко не случайна и обусловлена коммуникативным замыслом автора показать посредством травестирования и пародирования нарисованной им же идиллии всю иллюзорность и призрачность надежды на возвращение мира без нефти.

Что касается метафизического вектора ассоциативно-смыслового развертывания концепта нефть в отечественном художественном дискурсе, то, как мы уже говорили, речь должна идти прежде всего о произведениях таких выдающихся современных писателей, как А. Парщиков (поэмы «Нефть» и «Долина транзита»), В. Пелевин («Македонская критика французской мысли» и др.), А. Иличевский (романы «Нефть», «Перс», эссе «Опыт геометрического прочтения: «Нефть» и «Долина Транзита» А. Парщикова»). Именно в этих произведениях концепт нефть перестает быть медиаконцептом и обретает все признаки концепта художественного, а именно – полноценные эстетические приращения, уже не столь однозначно детерминированные его медийной, социально маркированной природой.

Безусловно, нефть как художественный концепт – тема отдельного серьезного научного исследования и одна из очевидных перспектив нашей работы. Однако, в частности – из патриотических соображений, обозначим некоторые грани метафизики нефти в современном поэтическом дискурсе на примере анализа стихотворения «Нефть» (2008 г.) незаурядной томской поэтессы, автора и исполнителя Натальи Нелюбовой.

Отметим, что источником философско-эстетического осмысления нефтяной темы в метафизической поэтической парадигме служит геологический (к слову, по образованию Н. Нелюбова – геолог) сюжет происхождения жидких углеводородов из останков доисторических растений и существ. Поэтому залегание нефти в глубоких пластах земной породы метафорически представляется неким состоянием первобытного бессознательного сна под толщами времен, которые сдавили нефтяные вместилища: Где-то в центре земли, / в маленьких тесных кроватках спит нефть.

Лирико-философский сюжет стихотворения Н. Нелюбовой – вечное противостояние и взаимопереплетение полярных и разноприродных начал: белого и черного, реки и нефти, ночи и солнца, голубя белого и ворона черного, жизни и смерти: Белая-белая-белая, белая река. / Черная-черная-черная, черная нефть. И еще – неизбежность их встречи и движения навстречу друг другу: Я никогда не бывал там, / где под землей светят ходы, / где черные люди идут через лес. / Я никогда не бывал здесь, где солнце.

Но именно жизнь (ее символы – белая река, белый голубь, дерево, костер, свет, мед, золотая нить и др.) по причине потребности в тепле (холода, не хватает тепла) нуждается в нефти, которую нужно вытянуть (Будто бы их затягивает ночь), разбудить и привести (иди ее разбуди и приведи...). Заслуживает внимания факт регулярной повторяемости в мифопоэтических трактовках образа нефти ее отнюдь не зооморфного (что, напомним, качество зооморфизма было свойственно «нефтяному контексту» поэзии Серебряного века), а антропоморфного представления: нефть выступает скрытой в глубинах недр плененной девой (мы уже упоминали этот мифообраз в анализе «Легенды о нефти», см. также в поэме А. Парщикова «Нефть»: Ты ли выманил девушку-нефть из склепа в сады Гесперид белым наливом?). Черная дева-нефть пробуждается, идет на зов белого, тем самым служа жизни: Будто в книгах моих написано «жить».

Таким образом, нефть превращается в символ сложности и неоднозначности мироустройства, амбивалентности бытийных законов жизни и смерти, а также величия и непостижимости высшего замысла.