Человек в коммуникации: от категоризации эмоций к эмотивной лингвистике

Не менее важным, однако, является и другое значение функционального признака данного телесного объекта, а именно его дисфункция.

Понятие дисфункции телесного объекта было введено нами в работе [Крейдлин, 2010; см. также: Крейдлин, Переверзева, 2010]. В этих статьях были выделены три основные разновидности дисфункций: аномальное функционирование телесного объекта (ср. Глаза слезятся), болезнь телесного объекта (ср. Глаза болят) и его отсутствие (ср. У него нет ноги). Оставим далее в стороне патологию, выраженную в отсутствии телесного объекта, и остановимся на первых двух её разновидностях².

Речь далее пойдёт о некоторых, как кажется, не вполне тривиальных соотношениях дисфункций телесных объектов и эмоциональных состояний их обладателей.

§2. Аномальное функционирование и болезнь телесного объекта vs. психологический дискомфорт его обладателя

Аномальное функционирование телесного объекта, равно как и его внезапная болезнь – в особенности тяжелая или сопряженная с болью, – всегда вызывают психологический дискомфорт и изменение эмоционального состояния человека. Со временем человек, конечно, ко многому привыкает, но после события, связанного с болезнью или длящимся относительно долго телесным нарушением, человек нередко остается желчным и злобным и с неприязнью, смешанной с чувствами зависти или ревности, относится к окружающим его людям. Об этом нам говорят не только жизненный опыт, но и художественная реальность, воплощенная в многочисленных произведениях литературы и искусства.

Многие русские глаголы, в своих исходных значениях отражающие аномальное функционирование соматического объекта, в своих переносных значениях или особых употреблениях передают эмоциональные нарушения. Бывает, однако, что контекст не позволяет нам с определённостью сказать, о каком нарушении идёт речь, – физическом или психическом. Так, патологическое состояние головы передаётся в русском языке при помощи большого числа глаголов, которые в своих исходных значениях и употреблениях относятся к глаголам движения. Эти глаголы обозначают те движения, на которые в силу своего положения в человеческом теле и физических свойств как раз и способна голова. Я имею в виду, прежде всего, глаголы вращения и поворота.

В кандидатской диссертации [Круглякова, 2010] все такие глаголы были разделены на две группы – выражающие контролируемое действие (ср. крутить головой, мотать головой, вращать головой) и выражающие неконтролируемое действие, ср. голова кружится, голова как-то странно шатается. Очевидно, что грамматические структуры, в которых встроены глаголы этих двух классов, тоже различаются, но не об этом пойдёт речь далее.

Обратим внимание на один подобный глагол, а именно кружиться, и на предложение Голова кружится. Оно говорит о том, что в данный момент времени голова человека находится в аномальном состоянии и ввиду такого состояния не может нормально функционировать. Причиной возникновения данного состояния может быть двоякой – внешней, и тогда данное предложение читается, как передающее изменение эмоционального характера, или – внутренней, то есть имеют место какие-то телесные изменения.

В первом случае мы можем назвать эту причину, вводя её, например, при помощи причинного предлога от (см. о нём подробно в статье [Иорданская, Мельчук, 1996]. Ср. От  музыки и запахов  чуть кружится голова (Ю. Пешкова. Ярмарка тщеславия); От  его фантазий кружится голова. Особенно  у женщин  (Г. Горин. Иронические мемуары); У него кружится голова  от  одного взгляда на такие большие деревья (Ф. Искандер. Дедушка);  От этой смены обстановки у меня кружится голова (А. Солженицын. В круге первом).

Типы аномального функционирования (а также болезни) телесного объекта можно разделить на группы в зависимости от того, изменение какого телесного признака вызвало данную аномалию. Это может быть изменение формы объекта, часто выражаемое синкретично с изменением значения размера, ср. палец опух, и тут мы имеем дело с аномалиями одной группы. Это может быть изменение цвета объекта, ср. палец посинел, изменение текстуры (свойства поверхности) объекта, ср. появление пореза, царапины на пальце, изменение внутренней структуры объекта, ср. заноза на пальце, температуры, ср. палец замерз, или потеря способности двигаться, ср. палец онемел и др.

По нашим данным в наибольшей степени с изменением эмоционального состояния связан именно последний вид дисфункции тела. Так, онемение или оцепенение тела как обозначения временной невозможности тела двигаться в переносных употреблениях этих выражений означают невозможность душевных движений. Ср. пример из романа Л. Улицкой «Казус Кукоцкого»: Три дня провёл Павел Алексеевич в больнице, а на четвёртый, вместе с Сергеем, впавшим в душевный столбняк и полное онемение, сел в поезд, а также следующие предложения: У него, видимо, еще с курсантских времен при виде старшины онемение организма (И. Анпилогов. Уроки армии и войны, или Хроника чеченских будней. Из дневника солдата-срочника). И студенты (каждый из них пережил эти минуты у доски применительно к себе), стряхнув оцепенение и некоторую сонливость второго часа, тут же прикипают к тетрадкам (В. Маканин. Отдушина) Но он даже не поинтересовался – кто звонил, о чём спрашивали. На него нашло странное оцепенение. Так игрок, пойдя по банку, где сейчас – вся его жизнь, – вдруг положит заледеневшие пальцы на две карты…(А.Н. Толстой. Черная пятница).

Даже само слово болезнь в некоторых контекстах обозначает не физическое и не психическое заболевание человека, а аномалию эмоционального состояния человека, то есть имеет в этих контекстах другое значение. Так, болезнью иногда именуют любовь, см.: Между прочим, я встречал тут такие диагнозы, как неумеренное питье от груди, неразвитость к жизни, душевная болезнь сердца (А. П. Чехов. Остров Сахалин).

То же можно сказать о сочетаниях болезнь сердца, болезнь духа или болезнь души³. Эти сочетания могут выражать не только физические, но и эмоциональные аномалии, ср. предложения Болезнь сердца, болезнь мысли, болезнь совести – это нарушенное равновесие духа (Н. К. Михайловский. Г. И. Успенский как писатель и человек); <…> Во многих народных сказаниях говорится, что любовь – это самая настоящая болезнь, и даже симптомы болезненные при этом проявляются (С. Ткачева. День влюбленных); Меланхолия – болезнь духа и исцеляется лишь силой духа (В. Мильдон. Лермонтов и Киркегор: феномен Печорина. Об одной русско-датской параллели); – Я страдаю желтой гипохондрией, это болезнь души, а телесный недуг мой – это подагрическая немочь (В.Я. Шишков. Емельян Пугачев).

При анализе дисфункций телесных объектов и их языковых выражений обращает на себя внимание глагол слушаться, точнее, сочетание не слушаться, как передающее нарушение нормального функционирования данного телесного объекта. У него не только есть свои особенности сочетания с именами соматических объектов, но и – в тех случаях, когда такие сочетания признаются грамматически правильными, – они интерпретируется по-разному в зависимости от имени того объекта, с которым глагол сочетается, и от более широкого контекста. Так, если сочетание руки не слушаются является обозначением нарушения двигательной функции, то сочетание сердце не слушается может обозначать также эмоциональное состояние человека.

Согласно исследованию Л. Литко, по данным Национального корпуса русского языка сочетание не слушаться выступает в контексте следующих типов телесных объектов: (а) собственно тело, ср. Пусть вас не пугает и не огорчает, что поначалу тело не слушается, ноги не поднимаются высоко и не сгибаются под должным углом, ягодицы то и дело всплывают, а рот и нос полны воды (Л. Кадулина. Аква-аэробика – союз воды и движений); (б) части тела (голова не слушается, руки не слушаются, ноги не слушаются) ср. Руки не слушались, словно окаменели. К тому же что-то странное произошло с ногами (А. Зильберт. Моя строгая вертикаль); (в) части частей тела (лицо не слушается, пальцы не слушаются): Максим, до которого все происходящее доходило через какую-то пелену, попытался скривиться, но одеревеневшее лицо не слушалось (С. Данилюк. Рублевая зона); (г) органы (глаза не слушаются, язык не слушается, сердце не слушается), ср. – Ведь ты на вахте…– Но глаза не слушались и слипались. Кажется, Миша чуточку задремал (А. Р. Беляев. Чудесное око); (д) телесные жидкости (слезы не слушаются), ср. Она старалась сдержаться, но слезы не слушались ее, всё набегали и маленькими каплями скатывались с ресниц (К. Г. Паустовский. Золотая роза); (е) телесные покровы (волосы не слушаются), ср. Длинные прямые темные волосы не слушались его, когда он говорил, падали на лоб, на уши, и он то и дело закидывал их резким движением головы (А. А. Фадеев. Молодая гвардия); (ж) мышцы (мышцы не слушались, мускулы не слушались), ср. Она попыталась вздохнуть – и не получалось, мышцы не слушались ее, и грудная клетка не хотела расширяться (Е. и В. Гордеевы. Не все мы умрем ).

Эти и другие примеры показывают, что в конструкции Х не слушается место переменной Х могут замещать такие имена телесных объектов, которые либо могут двигаться, либо способны передавать эмоции и чувства человека.

Причины такой неуправляемости телесными объектами могут быть чисто физиологическими, ср. <…> С пушистыми золотыми волосами, которые не слушались ни одной расчески и золотым ореолом окружали Зоино розовое личико (Т. Тронина. Никогда не говори «навсегда»). Причиной может быть и подсознательное нежелание человека выполнять в данный момент какие-то действия и связи с ним неспособность их выполнить, ср. Я больше не могу, понимаете, не могу – кричал он, выкрикивал внутри себя, но язык и губы не слушались, звуки не покидали рта (И. Грекова. Фазан). В-третьих, причина неуправляемости телесным объектом может быть следствием ранее полученных телесных травм или перенесённых заболеваний, ср. На дальнем конце нар, раскинув руки, похрапывал Валентин – о том, что это именно он, я догадался по рыжему ершику, торчавшему над бледным, в ссадинах и кровоподтеках лицом. Я попробовал сесть, но тело не слушалось меня (Г. Николаев. Вещие сны тихого психа). Наконец, такой причиной в приводимом ниже примере является актуальное эмоциональное состояние человека: Разумом я все понимал: идет сражение и жертвы неизбежны. Но сердце не слушалось, щемило нестерпимой болью (Л. И. Брежнев. Малая земля).

Имена соматических объектов употребляются и в сочетании непослушный X, близком по смыслу к рассмотренному. Слово непослушный тоже выражает неподчинение телесного объекта воле его обладателя и аномалию функционирования данного объекта, ср. непослушные волосы, непослушные руки, непослушные ноги, гораздо реже встречаются словосочетания непослушные глаза, непослушные слезы и т.д.; при этом несколько сомнительно непослушное сердце для выражения эмоционального состояния человека.
Заключение

Выше мы попытались показать, что выражения дисфункций тех или иных соматических объектов являются одновременно типичными манифестациями эмоциональных состояний обладателей таких объектов.

В статьях [Крейдлин, 2010; Крейдлин, Переверзева, 2010] мы выделили два крупных класса телесных дисфункций. Это биологически обусловленные дисфункции, под которыми понимаются вызванное биологическими причинами нарушения нормального функционирования телесных объектов или полное отсутствие такого функционирования, ср. в глазах двоится, ноги гудят, руки затекли, в ухе стреляет и т.п. Здесь мы показали, что некоторые из таких выражений могут служить также типовыми манифестациями определённых эмоциональных состояний человека. Например, от волнения сердце бьется толчками, и в глазах двоится, от страха могут отниматься ноги, ср. От боли за него, от страха, ноги отнимаются (Г.Я Бакланов), от ярости и бешенства голова звенит, глаза темнеют (или: в глазах темнеет).

Дисфункции, биологически не обусловленные, связаны с разными факторами, в частности, с изменением актуального восприятия отдельных телесных объектов и внешнего облика человека в целом, ср. лицо покраснело, глаза забегали, руки трясутся и т.д. И подобные языковые единицы тоже могут служить стандартными манифестациями чувств или эмоциональных отношений. И ввиду их стандартности для русского языка и русской культуры они заслуживают того, что быть помещенными в надлежащую зону словарной статьи вокабулы или лексемы, обозначающей данную эмоцию.

Крейдлин Г.Е. Мужчины и женщины в невербальной коммуникации. – М.: Языки русской культуры, 2005.

Крейдлин Г.Е. Тело в диалоге: семиотическая концептуализация тела (итоги проекта). Часть 1: Тело и другие соматические объекты // Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии (по материалам ежегодной Международной конференции «Диалог» (Бекасово, 26–30 мая 2010 г.). – М., 2010. – Вып. 9 (16). – С. 230–234.

Размышляя о причинах, порождающих эмоциональные ситуации, автор обращает внимание на то, что «в современных условиях сосуществования мирового сообщества, которое сопровождается природными катаклизмами, техногенными катастрофами, терактами, деформациями нравственных и моральных ценностей и т.п. наиболее экспрессивными и прагматичными являются отрицательные эмоциональные ситуации» [Шаховский, 2008, с. 131]. Закономерен интерес к языковым способам выражения эмоций в отрицательных эмоциональных ситуациях.

С этих позиций актуальной представляется задача анализа ономастической составляющей отрицательных эмоциональных ситуаций. Данные ситуации становятся источником семантической трансформации имен собственных, которые относятся к одной из групп так называемых имен-хронофактов. В связи с определенными событиями эти не просто номинируют определенный объект, а переживаются носителями языка. В данном случае семантические трансформации имени собственного происходят буквально в течение нескольких дней и связаны с конкретной датой, зачастую трагическим событием в жизни общества. Имя теряет связь с единичным объектом, входит в иные тематические и синтагматические ряды и ассоциируется с любым аналогичным событием [Крюкова, 2008].

В качестве примера рассмотрим функционирование ключевых имен собственных в двух отрицательных эмоциональных ситуациях, порожденных двумя трагическими событиями 2011 года – аварией на АЭС в японском городе Фукусима и крушением теплохода «Булгария». Процесс развития подобных отрицательных эмоциональных ситуаций может легко датироваться, а особенности языковых способов выражения эмоций, в том числе и с помощью семантических трансформаций имен собственных, поддаются непосредственному наблюдению и описанию.

До трагических событий в Японии топоним Фукусима обозначал город и одноименную префектуру Японии. Он имел локальную известность и входил в тематический ряд городов Японии, административных центров префектур: Ямагата, Мияги и др. 11 марта 2011 года случились сразу три трагических события с большим количеством жертв – землетрясение силой 9 баллов, цунами высотой в 10 метров и авария на АЭС в Фукусиме. Новость в считанные минуты облетела весь мир, и топоним Фукусима мгновенно потерял свой ономастический статус и приобрел признаки прецедентного имени, то есть имя стало использоваться не только для именования объекта, но и для его образной характеризации.

По справедливому замечанию Д.Б. Гудкова, «при переходе имени в разряд прецедентных происходит генерализация характеристик того «культурного предмета», на который оно указывает; последний начинает восприниматься как типичный, выступает как эталон, образец свойств, присущих целой группе объектов, но не теряет при этом своей индивидуальности» [Гудков, 1999, с. 71]. В российских исследованиях последних лет анализируются прецедентные имена, давно и прочно закрепившиеся в языковом сознании носителей русской лингвокультуры в каком-либо (как правило, одном) обобщенном значении: Эйнштейн – гениальность, Отелло – ревность, Плюшкин – скупость и проч. Однако в отрицательных эмоциональных ситуациях у одного имени собственного стремительно развивается сразу несколько переносных значений.

Например, по нашим наблюдениям, имя Фукусима в течение первых двух месяцев после аварии приобрело как минимум четыре переносных значения. Представим их в порядке частотности употребления с СМИ и Интернет-коммуникации:

– метонимическое значение для обозначения единичного трагического события – аварии на японской АЭС: 13 апреля 2011 года в пресс-центре ИД «Аргументы и факты» состоялась пресс-конференция Заместителя Председателя Государственной Думы РФ, Президента НП «Российское газовое общество» Валерия Афонасьевича Язева на тему «Аргументы атомной энергетики. До и после Фукусимы». При этом имя не теряет ономастический статус, а просто переходит в иной ономастический класс – название события (двойная трансонимизация: название города – название АЭС – название аварии). Это практически лишенный образности метонимический тип значения, регулярно использующийся во многих языках для обозначения события с помощью названия места, в котором оно происходило (Ср. Сталинград – название величайшего сражения или Хиросима – разрушение города при помощи оружия массового поражения).

– метафорическое значение для обозначения другого похожего события, которое уже произошло или потенциально может произойти. Название японской АЭС употребляются в сильной позиции заголовков с определителями второй, новый, очередной, что является одним из маркеров перехода имени в разряд прецедентных: Возможна ли на Ленинградская АЭС вторая Фукусима? (http://www.tv100.ru/); Не допустить новой Фукусимы (26.04.2011. Еженедельник «Итоги»). Примеры показывают, что название АЭС уже через месяц после аварии прочно занимает позиции среди прецедентных имен, характеризующих трагические события.

– метонимическое значение для обозначения зараженной территории; Там на берегу находиться уже нельзя, сплошная «Фукусима» (fishingkem.ru›Конференция›viewtopic.php…). Очевидно, что имя собственное в таком употреблении помогает автору реализовать эмоцию страха.

– метафорическое значение для обобщенной характеристики социально-политических явлений, которые могут привести к трагическим событиям. У нас – в России, на Украине, в Белоруссии – власть и народ, выбирающий такую власть, это и есть сильнейшая радиация и одна сплошная Фукусима БЕЗ КОНЦА и навсегда! (don-katalan.livejournal.com›91622.html).

В каждом новом значении наблюдается усиление образности и эмоционально-оценочного компонента значения. В последнем значении доминирование понятийных признаков максимальное, отрицательно эмоционально заряженный топоним Фукусима в данном высказывании не столько называет крайне обобщенный денотат (народ и власть), сколько характеризует его, а также несет информацию об эмоциональном состоянии автора речи.

Отметим, что рассмотренные семантические трансформации имени собственного Фукусима произошли на наших глазах всего за два месяца. В связи с этим актуальной для исследования является также проблема долговечности эмоционального восприятия имени собственного, то есть вопрос о том, как долго эти имена сохраняют эмоционально-оценочные значения в коллективном языковом сознании. Вернемся к работе В.И. Шаховского, процитированной в начале данной статьи. Автор справедливо отмечает, что «со временем эмоциональная интенсивность резонирования может затухать и стираться в памяти Homo sentience, но время от времени этот эндосепт будет активизироваться одновременно с активизацией образа известной ситуации» [Шаховский, 2008, с. 132].

Справедливость этого положения также подтверждает имя Фукусима, которое не только покидает прежний тематический ряд, но и формирует новый, семантически сближаясь с топонимами, обозначающими места, в которых произошли трагедии в результате использования атомной энергии – Хиросима и Чернобыль.

Показательны заголовки публикаций, построенных на сопоставлении двух трагедий всемирного масштаба, которые произошли на территории Японии: «Хиросима, Фукусима…» (http://www.gazeta.lv/story/17562.html); «Сначала – Хиросима, потом – Фукусима» (12.03.2001. «Аргументы недели»). Эвфония (фонетическое и ритмическое сходство) расположенных в ближайшем контексте двух японских топонимов усиливает эмоциональное воздействие заголовков.

Еще большее семантическое сближение двух прецедентных имен наблюдается в заголовках публикаций, посвященных сопоставлению последствий двух аварий на атомных электростанциях. Частотны заголовки в СМИ: «Фукусима» стала вторым Чернобылем (12.04.2011 По материалам РИА Новости); Фукусима – очередной Чернобыль (12.04. 2011. Газ. «Труд»).

В этом же году произошла крупная катастрофа на Волге, которая спровоцировала еще одну отрицательную эмоциональную ситуацию и продемонстрировала универсальность функционирования ключевого имени собственного, номинирующего трагическое событие. 9 июля 2011 года потерпел в районе Казани крушение туристический теплоход «Булрагия». Из 205 пассажиров (преимущественно семьи с детьми) спастись удалось только 79. В один день название корабля становится прецедентным и употребляется в тех же значениях, что и «Фукусима».

Во-первых, оно используется в сильной позиции заголовка в СМИ для обозначения единичного трагического события: Как избежать повторения «Булгарии». Круглый стол. (13.07.2011 г. Телеканал «Дождь»). Сегодня «Булгария», а что завтра? (28.07.2011 г. «Независимая Газета»); Д.Медведев: За «Булгарию» ответят не стрелочники, а организаторы бардака (29.07. 2011 г. РБК-ТВ). Последний пример также демонстрирует усиление эмоциональности высказывания за счет каламбурной межтекстовой многозначности (включение названия теплохода в трансформированное жаргонное выражение отвечать за базар). Адекватное декодирование таких выражений требует точного знания, как исходного текста, так и описываемой отрицательной эмоциональной ситуации.

Во-вторых, имя «Булгария» приобретает способность обозначать другое похожее событие, развивает признаки прецедентного имени, семантически сближается с другими именами, обозначающими катастрофы на воде. Частотными становится эмоционально окрашенные ономастические эвфемизмы волжский Титаник, казанский Титаник, Титаник на Волге.

Авторы публикаций в российских СМИ выделяют общие признаки двух трагических событий, на основе которых семантически сближаются названия кораблей: Теперь «Булгарию» – теплоход, названный по имени исчезнувшей цивилизации, считают волжским «Титаником». Судьбы кораблей похожи хотя бы потому, что на печально известном судне шлюпок могло хватить для спасения всего лишь половины пассажиров. Прошло сто лет, однако мы наступаем на те же грабли (http://www.perm.aif.ru/society/article/15219). Обратим внимание еще на одну закономерность, наглядно представленную в данном фрагменте. Имя собственное в своем обычном употреблении, так же как и имя нарицательное, не нуждается в мотивировке, она даже может помешать успешному коммуникативному акту. Идеальный знак должен быть немотивированным, и «на фоне этих требований знак, сохраняющий этимологический «привкус», выглядит отклонением, в определенном смысле уродом» [Норманн, 1999, с. 210]. Однако отрицательные эмоциональные ситуации выходят за рамки обычной коммуникации, а обращение к внутренней форме имени собственного становится одним из маркеров эмоциональной ситуации. Оживление значения имени, от которого образовано название теплохода – государство Булгария, существовавшее в X–XIII веках в среднем Поволжье и бассейне Камы, добавляет в контекст оттенок значения «исчезнувший объект».

В-третьих, название теплохода обозначает любое трагическое событие и употребляется в одном перечислительном ряду с другими именами собственными, имеющими обобщенное значение «трагическое событие с большим количеством жертв»: Никто ни за что не отвечает в этой стране – ни за Курск, ни за Беслан, ни за Норд-Ост. Ни за Булгарию теперь (Радио «Эхо Москвы» 20.07.11); Однако пока алчность и коррупция перевешивают на чаше весов сгоревшие «Хромые лошади», утонувшие «Булгарии» и разбившиеся самолеты» (http://www.rosbalt.ru/federal/2012/12/05/1067156.html). Так в отрицательную эмоциональную ситуацию для выражения группы эмоций гнева вовлекаются имена собственные других трагических событий. Примечательно, что к июлю 2011 года активность названий подводной лодки «Курск», потерпевшей крушение в 2000 году, и ночного клуба «Хромая лошадь», в котором произошел пожар в 2009 году, существенно снижается. Но после крушения «Булгарии» эти имена собственные возвращаются в активное употребление в переносном значении «антропогенная катастрофа». Этот иллюстративный материал полностью согласуется с наблюдениями В.И. Шаховского о восстановлении эмоциональных следов памяти языковой личности, связанных с ее предыдущим опытом. «Эмоциональные следы восстанавливаются в виде образов ситуаций, хранящихся в эмоциональной памяти, и открывают новые эмоциональные валентности единиц, согласующихся с новой эмоциональной ситуацией при перенесении в нее прошлого опыта» [Шаховский, 2008, с. 132].

Кроме того, в последнем приведенном фрагменте мы наблюдаем характерную для имен в отрицательных эмоциональных ситуациях плюрализацию, под которой в ономастике понимается процесс образования имени собственного в форме множественного числа [Подольская, 1988, с. 107]. Здесь множественное число (Булгарии, Хромые лошади) не только лишает названия ономастического статуса и соотносит их с открытым классом однотипных объектов, но и передает эмоции гнева, страха и отчаяния.

Достаточно частотны эмоционально окрашенные ономастические окказионализмы, построенные на контаминации двух названий, имеющих первоначально различную денотативную отнесенность и различные сферы функционирования. Например, аналитическая статья о громких судебных разбирательствах после двух катастроф называется «Хромая Булгария» (28.05.2013. «Новая газета»). Возможность создания нового эмоционального образа на основе объединения двух названий доказывает, что обширная информация, стоящая за именами «Булгария» и «Хромая лошадь» стала пресуппозитивной для носителей современной русской лингвокультуры.

Закономерно также метафорическое использование уже в первые дни после трагедии имени «Булгария» для обобщенной характеристики безответственного отношения представителей бизнеса и государственной власти к судьбам людей. Например, в аналитической статье «Страна Булгария», вышедшей через три дня после трагедии, речь идет об отсутствии ответственности в нашей стране за любые подобные события.

Отметим, что семантическое сближение имен, обозначающих трагические события (Фукусима, Чернобыль, «Курск», «Булгария», «Хромая лошадь» и под.), с именем Россия, построение развернутой метафоры на основе сходства основных признаков сопоставляемых объектов (исчерпанные ресурсы, коррупция, безответственность, непрофессионализм) является универсальным признаком всех рассмотренных отрицательных эмоциональных ситуаций.

Ср.: «Россия – хромая лошадь?» (заголовок) Мы выжимаем из хромой России-лошади последние ресурсы, плетью выжимаем. Бьём её и она встаёт и идёт, хромая, но идёт (http://www.apn.ru/opinions/article22216.htm).

Обобщая данные наблюдения, обратим внимание на универсальные закономерности функционирования имен собственных – ключевых слов отрицательных эмоциональных ситуаций, связанных с масштабными трагическими событиями. Во-первых, имена, номинирующие данные события, всего за несколько дней переходят в разряд прецедентных имен и развивают целый комплекс переносных значений. Во-вторых, они покидают прежние тематические ряды и формируют в рамках отрицательных эмоциональных ситуаций новые ряды, состоящие из имен собственных, обозначающих аналогичные события, которые имели место в прошлом.

В заключение заметим, что, несмотря на разницу в денотативной отнесенности, сферах функционирования и степени эмоционально-экспрессивной окраски, все рассмотренные имена собственные демонстрируют объекты и явления эмоционально значимые для русской лингвокультуры. А потому анализ категориальных эмоциональных ситуаций без учета ономастической составляющей не будет полным.