Человек в коммуникации: от категоризации эмоций к эмотивной лингвистике

«Приличный человек» – это не человек, который соблюдает формальные правила приличия, это просто человек, высоко оцениваемый обществом за свои моральные качества. Ср. Это приличный человек, это цивилизованный господин, а это путаник, этот – прощелыга (Д. Гранин, НКРЯ).

В нравственном плане у вежливости есть одна особенно интересная черта, имеющая отношение к понятию обиды. Как известно, обида это несправедливо причинённое огорчение, а также вызванное им чувство. Это определение нельзя назвать ни точным, ни научным, ибо при необходимости определить, обида перед вами или нет, немедленно возникает вопрос о справедливости или несправедливости действия нанесения «обиды». Обидеться можно и на обвинение, которое обижающийся считает несправедливым, а окружающим кажется вполне заслуженным. В частности, учёные эпохи Коперника имели основание считать себя обиженными тем, кто доказывал, что земля вращается вокруг солнца, ибо этим открытием он унижал коллег, тем самым наносил им обиду («Я ведь сам мог до этого додуматься!»). Пушкинский Сальери обижен Моцартом. По той же причине графоман может обидеться на хорошего поэта. Но нанесение обиды по определению невежливо.

Различия между вежливостью и приличием гораздо сильнее проявляются, когда обе сущности выражаются через отрицание: невежливый и неприличный расходятся намного дальше. Ср. невежливый вопрос и неприличный вопрос. Здесь отличия уже не позволят соотносить невежливость и неприличие как инструментарий и этическую сущность. Однако это тема заслуживает отдельного рассмотрения.

М.Л. Ковшова, Хоанг Тхи Фыонг Ха

Человек, «выросший» в русском языке, видит мир, не совсем похожий на мир человека, воспринявшего его сквозь призму вьетнамского языка; отраженное и сформированное в языке видение мира, – в том числе такого его фрагмента, как эмоции, а именно удивления, – обладает универсальными и специфическими чертами. Изучение эмоций и того, как об этих эмоциях «говорит» язык, как эти эмоции описаны в том или ином языке, выявляет степень языковой разработанности данной концептуальной области, позволяет описать особенности концептуализации эмоций в разных языках и культурах [Шаховский, 2008]. В существующих классификациях удивление относят к основным, ядерным, эмоциям; другой общепринятой ее характеристикой является высокая степень интеллектуализированности – удивление основано на осознании необычности происходящего, его несоответствия норме. Внешней причиной для удивления служит неожиданное событие; удивление – кратковременное чувство-состояние, которое внезапно наступает и быстро проходит.

Фразеология русского и вьетнамского языков широко «откликается» на концептуализацию удивления, при этом для вьетнамской лингвокультуры характерен более сдержанный «отклик» – сдержанный и в количественном, и в образном плане.

И русские и вьетнамские единицы «удивления», в основном, являются грамматическими фразеологизмами, лишь немногие из них идиомы, то есть удивление и в русской и во вьетнамской фразеологии отображено «суховато», в то время как понятия труда и безделья, поведения, внешности человека и т.п. «схвачены» и в русском и во вьетнамском языках именно идиомами – эти фразеологические единицы, в отличие от грамматических фразеологизмов, описывают мир наиболее ярко и образно.

Количественный перевес русских единиц не обеспечивает их «концептуального перевеса»; в поле «Удивление» нельзя выделить какие-то особенные для русских единиц позиции – и русские и вьетнамские фразеологизмы укладываются в общие для них четыре группы, объединенные по типу концептуализации удивления. Ядро поля составляют группы 1) и 2): в них фразеологическим знаком «схвачено» удивление в самом его проявлении.

1) грамматические фразеологизмы (в предложении выступают в функции частиц, а также междометий). Их можно назвать фразеологизмы-реакции, поскольку они описывают спонтанную реакцию говорящего на происходящее; это «реактивное удивление»; ср.:

– рус. мама дорогая! ничего себе! надо же! Бог мой! что за чудо!; ну и ну!; вон какие пироги [с котятами]; вон [оно] как; вот [так] история; вот так номер; вот тебе и раз!; вот так клюква!; вот так вот; вот так штука и многие др.;

– вьет. ôi Trời ơi (букв. ой Бог ой)!; с добавочной семантикой сомнения: сái gì thế này? (букв. что это такое?); có thật thế không?, có thật không (букв. это правда?); с добавочной семантикой восторга при неожиданной встрече старых знакомых: Trái đất tròn (букв. круглая земля) и немногие др.

2) грамматические фразеологизмы (в предложении выступают в функции частиц) и фразеологизмы-идиомы – адвербиальные и предикативные. Это фразеологизмы–симптомы, описывающие а) внешний вид и б) внутреннее состояние удивленного человека; это «симптоматическое удивление»; ср.:

– рус. разинуть рот, вылупить глаза, глаза на лоб полезли, до сих пор в себя не мочь прийти, как обухом [ударило] по голове, как громом пораженный и многие др.;

– вьет. há hốc mồm (букв. открыть рот), ngã ngửa (букв. упасть навзничь), sét đánh ngang tai (букв. молния ударит через ухо), dội gáo nước lạnh (букв. окачивать  черпаком с холодной водой) и некоторые др.

На периферии поля располагаются группы 3) и 4): в них фразеологическим знаком «схвачено» не удивление в его проявлении, а удивление, прошедшее стадию осмысления, удивление, сопряженное с принятым говорящим решением о невозможности происходящего.

3) грамматические фразеологизмы (в предложении выступают в функции частиц), а также предикативные фразеологизмы-идиомы; это фразеологизмы-мнения, описывающие точку зрения говорящего на происходящее, которое вызывает у него удивление. Т.е. во фразеологизмах проявляется такое обдуманное «пост-удивление»; ср.:

– рус. ушам своим не верю, кто бы мог подумать, никогда такого не было и некоторые др.;

– вьет. không tin vào tai mình (букв. не верить своим ушам) и некоторые др.

4) фразеологизмы-идиомы; это фразеологизмы-изображения, описывающие в образах степень отклонения происходящего от нормы; фактически в них описывается не само удивление, а происходящее, ставшее причиной удивления. Т.е. во фразеологизмах описана сама удивительная ситуация; ср.: рус. кино и немцы и немногие др.; вьет. tẩm ngẩm tầm ngầm mà đấm chết voi (букв. спокойный, тихий, скромный, но погубил слона) и немногие др.

Сходными предстают русские и вьетнамские когнитивные сценарии осмысления всего того, что вызывает удивление – они решаются по формуле: «Х отказывается верить в возможность Р, поскольку оно абсолютно неприемлемо для его представления о возможных изменениях нормы и ее пределах». Это единицы группы 3; ср.: рус. ушам своим не верю, не может быть! никогда такого не было [и быть не может]! и др. – и вьет. không tin vào tai mình (букв. не верить своим ушам), không thể tin được (букв. нельзя поверить), không tin vào mắt mình (букв. не верить своим глазам) и др.

О сходстве когнитивных сценариев говорят и архаичные обращения к высшим силам, к тому, кто может помочь, объяснить и т.п. Это самая главная группа – 1; ср.: рус. Бог мой! Боже мой! Господи боже мой! Силы небесные! – и вьет. ôi Trời ơi (букв. ой Бог ой)!; Trời Đất ơi (букв. Небо Земля ой)!, ôi mẹ ơi! (букв. ой мать ой); ôi lạy Trời (Chúa)! (букв. ой кланяться Богу) и др. Тем самым, параллели в адресации свидетельствуют об универсальных путях формирования концепта «удивление» в протокультуре, на древнейшем этапе развития человечества.

Сходными являются и отдельные ключевые метафоры для описания удивления в группе 2; такова метафора удара в образе фразеологизмов, которая онтологически связана с физическим ударом как неожиданным и наиболее сильным способом воздействия на человека. Метафора удара универсальна для концептуализации эмоции «удивление» в разных языках, особенно если это «удар» природной стихии, грозы (универсального, заметим в скобках, символа высших сил). Ср. рус. как громом пораженный, гром и молния! – и вьет. sét đánh ngang tai (букв. молния ударит через ухо), sét đánh lưng trời (букв. молния ударит поперёк неба).

Уникальной в русской фразеологической картине мира предстает метафора «дара» всего дивного, того, что создает удивление; ср.: рус. вот тебе <те>[ и] на!; вот тебе и раз! и др. Специфичность вьетнамского удивления выражается в уникальных лингвоэталонах. Таким эталоном является, например, является фразеологизм-симптом, описывающий внешний вид и внутреннее состояние удивленного человека; ср.: Chết đứng như Từ Hải (букв. стоя умирать как Ты Хай). К удивлению в этом образе «примешивается» растерянность, поскольку фразеологизм говорит о ситуации, когда все вокруг стали вдруг неприятными, агрессивными, противными. Ты Хай – герой известного стихотворения знаменитого вьетнамского поэта, мандарина Нгуенг Чай. Герой донкихотского склада, Ты Хай честный, хороший, сильный, но наивный; его изумление простодушное и глубокое. В русском фразеологическом материале для описания такой ситуации ближе всего компаративный фразеологизм как дитя [малое], семантика которого определяется словами-сопроводителями – радоваться, верить, обижаться; прост, доверчив и т.п. Приведем примеры из НКРЯ, в какой-то мере сходные по смыслу с вьетнамским образом:

– Да? – спросил старик, как дитя, удивленно. Он стал одеваться – так медленно и раздумывая… (Ю. Петкевич. Явление ангела).

Многие эталоны в русском материале, такие, на первый взгляд, специфичные, как пироги, клюква, фунт, номер и др. (см. группу 1), являются псевдоэталонами, поскольку мерой не может служить неопределенный, размытый, по сути местоименный референт, референт – «это», «вот» и т.п. Местоименность образов поддерживается указательными частицами; ср.: вон какие пироги [с котятами]; вон [оно] как; вон [оно] что; вот так [вот]; вот [так] история; вот так номер; вот так предмет; вот так фунт!; вот тебе <те>[ и] на!; вот тебе и раз!; вот так клюква!; вот так вот; вот так штука и др. Так ребенок показывает пальцем на то, что его удивило, и потому дает происходящему неточные, комические, семантически опустошенные имена, референты которых проясняются в контексте.

Проводимые нами этимологические разыскания, особенно в отношении грамматических фразеологизмов поля «Удивление», восстанавливают пути формирования данной эмоции в концептуальной, понятийной сфере культуры и обнаруживают самые древние отпечатки ее концептуализации в русском и вьетнамском языках.

Литература

Шаховский В.И. Категоризация эмоций в лексико-семантической системе языка. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Изд-во ЛКИ, 2008.

НКРЯ – Национальный корпус русского языка. [Электронный ресурс]. URL: http://www.ruscorpora.ru

Г.Е. Крейдлин

В своих исследованиях разнообразных связей языка и культуры

Это (1) эмоциональность, под которой А. Вежбицкая имеет в виду огромное внимание русских к эмоциям и свободу их выражения, высокий эмоциональный накал русского устного и письменного дискурса, богатство языковых (и, добавлю уже я, неязыковых знаковых средств) средств, специально предназначенных для обозначения и передаче эмоций и их различных оттенков.

Это (2) иррациональность, или, не-рациональность (non-rationality), которая противопоставляется якобы научной картине мира, официально пропагандируемой и повсеместно распространяемой советской властью. Под иррациональностью А. Вежбицкая понимает такие характеристики, как подчёркивание в языке и дискурсе ограниченности логического мышления человека, его знания и понимания мира, акцентирование загадочности и непредсказуемости человеческой жизни.

Следующий признак получил у А. Вежбицкой название (3) «не-агентивность» (non-agentivity). Под ним она понимает свойственное русским людям чувство, что они не являются подлинными хозяевами своей жизни, что они не могут управлять ею и что способность контроля русских людей над жизненными событиями весьма ограниченная. Составляющими концепта не-агентивности являются также склонность русских к фатализму, их покорность судьбе, смирение, отсутствие в языке особого средства, выделяющего человека как деятеля, как контроллера событий, самостоятельно и успешно решающего стоящие перед ним задачи.

Наконец, последний признак, свойственный, как пишет А. Вежбицкая, семантическому универсуму русской культуры, это (4) огромное внимание к морали. Имеется в виду особый акцент, который делают русские люди на моральных ценностях человеческой жизни, подчёркивание ими постоянно ведущейся борьбы добра со злом как внутри человека, так и вне его, с другими людьми, превозношение и абсолютизация моральных суждений.

Существует, однако, как мне представляется, ещё один признак, столь же свойственный русскому человеку и семантике его устных и письменных текстов. Речь идёт об особом отношении и пристальном внимании русских людей к телу и другим телесным объектам, к разным телесным признакам и – в особенности – их внимание к телесным патологиям, болезням и способам их лечения. Здесь я не буду далее развивать данный тезис (см. некоторые рассуждения на эту тему в [Крейдлин 2010; Крейдлин, Переверзева, 2009; Крейдлин, Переверзева, 2010]), а покажу тесную связь телесных дисфункций с признаком эмоциональности, о котором речь шла выше.

Все сформулированные жизненные установки и предпочтения, лежащие в основе культурной семантики русских текстов и в повседневной коммуникативной практике, находят отражение в самых разных языковых единицах и использующих их моделях поведения.

***

По утверждению некоторых лингвистов (см., например, [Вежбицкая, 1999; Гладкова, 2010; Харкинс, Вежбицкая, 2001]) семантика слова эмоция и его эквивалентов в основных европейских языках имеет более сложную структуру по сравнению с семантикой слова чувство, поскольку она включает себя компоненты, относящиеся сразу к трём областям семантического пространства – к чувству, к мысли и к телу. Ср. «The English word emotion seem to combine in its meaning a reference to ‘feeling’, a reference to 'thinking', and a reference to a person's body» [Вежбицкая, 1999, с. 24]. И далее А. Вежбицкая подкрепляет своё утверждение следующими словами: «For example, one can talk about a “feeling of hunger”, or a ”feeling of heartburn”, but not about an “emotion of hunger” or an “emotion of heartburn”, because the feelings in question are not thought-related. One can also talk about a “feeling of loneliness” or a “feeling of alienation”, but not an “emotion of loneliness” or an “emotion of alienation”, because while these feelings are clearly related to thoughts (such as “I am all alone”, “I don't belong” etc.), they do not imply any associated bodily events or processes (such as rising blood pressure, a rush of blood to the head, tears, and so on) [Там же].

Однако некоторые другие языковые факты показывают, что отношения между словами эмоция и чувство более сложные (см. об этом, в частности, в книге [Крейдлин, 2005]). Оставим в стороне слова чувства и эмоции (во множественном числе) и обратим внимание на то, что едва ли можно сказать эмоция беспокойства при абсолютно нормальном сочетании чувство беспокойства, хотя беспокойство связано и мыслью, и с телесными проявлениями (напряженностью или, напротив, резко выраженной мимикой лица, ломанием рук, беспорядочным движением тела и др.), и потому сочетание эмоция беспокойства не должно было бы вызывать затруднений. Доброе чувство признательности к человеку связано с мыслями о нём или его поступке, но и должно как-то проявляться в поведении, причем не только речевом, и нет *эмоции признательности.

Телесные дисфункции связаны и с негативными эмоциями, и с негативными чувствами человека. Ясно, что у человека что-то не в порядке с телом, то его эмоциональное состояние не в порядке. Интересно, однако, другое, и именно то, что русский язык проявляет здесь экономию своих лексических средств. Многие слова и выражения в одних значениях или употреблениях обозначают телесные дисфункции, а в других – ухудшение эмоционального состояния или настроения.

§1. Семиотическая концептуализация тела и телесности и её составляющие

Описание дисфункций телесных объектов является одной из составляющей семиотической концептуализации тела и телесности, которая является естественным расширением языковой концептуализации. Семиотическая концептуализация тела и телесности – это модель, отражающая то, что наивный носитель языка думает о теле, частях тела, органах и других телесных, или соматических, объектах, как он о них говорит и как использует их в невербальных знаковых кодах^??.

В статьях [Крейдлин, 2010; Крейдлин, Переверзева 2009; 2010] были даны подробные описания тех составляющих, из которых складывается такая концептуализация. Сформулированы основные принципы и положения признакового подхода, с помощью которого строится семиотическая концептуализация применительно к русскому языку и некоторым другим языкам, изложены теоретический и инструментальный аппараты этого подхода.

В этих статьях был введён также ряд понятий, важных для описания семиотической концептуализации тела и телесности. К ним относятся, в частности, такие понятия, как признак, выделенное значение признака, символизация имени телесного объекта, понятие языковых и жестовых отображений свойств телесных объектов.

Там же были определены и описаны четыре основных типа телесных признаков: классификационные, структурные, физические и функциональные. Приведены примеры некоторых из таких признаков и их отображения в русском языке и русском языке жестов. Были намечены дальнейшие шаги в построении типологии признаков соматических объектов, которую предлагается строить на противопоставлении формальных (структурных и физических) и функциональных признаков.

В статье [Аркадьев, Крейдлин, 2011] мы подробно остановились на функциональных признаках – прежде всего, на самих функциях соматических объектов. Была построена их классификация, и описаны отдельные языковые и жестовые единицы, которые используются для выражения основных функций отдельных соматических объектов.