Человек в коммуникации: от категоризации эмоций к эмотивной лингвистике

А.А. Романов

В обобщенном виде такой вывод органического или «естественного», по Ж. Пиаже [Пиаже, 1996; 2000], можно представить на примере схематической связи знакового представления сознательного и бессознательного у «пионера интегративного сознания» К. Уилбера (см.: [Уилбер, 2005]). Эта связь заключается в знаковом представлении сознательного и бессознательного, где «симптом» является означающим, вытесненным из сознания субъекта означаемого, а «исходная форма» раскрывает содержание модальности Я- говорящего субъекта как когнитивного агента (подробнее о модальности Я- говорящего субъекта как когнитивного агента см.: [Романов, Немец, Романова, 2006; Романов, Новоселова, 2012; 2013; 2013а]). В этом плане внешняя форма символической репрезентации эмотивности (и её единиц – эмотивов) составляет означающее или симптом того означающего, который вытеснен из сознания субъекта и имплицитная (т.е. невыраженная формально) информация исходной формы может быть обнаружена только путем перевода внешних эмотивных симптомов (раздражителей) в исходную (символическую). Например:

Неумеха; Кадр; Никто меня не ценит!

Фрукт; Деревня. Никто меня не уважает!

Обращение Вина

Черт побери; Провались Вы заставляете меня чувствовать

ты пропадом. виноватым!

Возбуждение Тревога

Рохля какая-то; Пробка. Меня хотят выжить! Я здесь лишний!

Если комментировать эту схему (см. комментарий в: [Романов, Костяев, 2011, c. 231–232]), то можно отметить, что приведенное соотношение позволяет выявить скрытое от самого реципиента массмедийной интеракции эмоциональное (аффективное, аффицированное) состояние, которое может быть вызвано воздействующим эмотивным (аффективным) «зарядом» мелолийного воздействия. Это положение, однако, касается в большей степени тех, у кого аффективный (эмотивный) комплекс является устойчивым, так как чем сильнее аффективный заряд, тем больше он приводит к искажению умозаключений и объективных представлений (см.: [Абрамова, 1995; Мусхелишвили, Киселёв, 2009]).

При этом важно иметь в виду, что создание и репрезентация символов (исходной формы) происходит не потому, что человек это делает специально и преднамеренно, а потому, что они создаются спонтанно в силу природных качеств психической реальности индивида, находящегося под воздействием «интенсивной глубины» эмотива или «заряда» (об эмотивных единицах см. подробнее: [Шаховский, 1999; Шаховский, 2008]). Символ возникает в психической реальности человека как средство опосредования ею её самой. О том, что символ появился, человек узнает не только из процесса воздействия мелолийного эмотива, а это знание он также получает из своего внутреннего диалога (рефлексии) как особого типа переживания значимости того, что с ним произошло, и того, что было с ним прежде [Менегетти, 2000; 2002; Романов, Костяев, 2010; Romanov, Kostyev, 2010]. Символическая репрезентация воздействия мелолийных эмотивов требует к себе особого внимания, так как оно инициировано не только волевым усилием человека, но оно еще инициировано психическим (эмоциональным) напряжением, возникшим вследствие рождения символа и требующим реорганизации активности субъекта [Абрамова, 1995; Менегетти, 2002].

Когда осуществляется акт мелолийного эмотивного воздействия и человек приходит к выводу (пониманию, осознанию), что «у него туман в голове», что «он ничего не думает и думать не способен», что «у него полное отсутствие мыслей, идей» и т.п., то это не только метафоры, которые ему предстоит преобразовать в «исходную форму», по К. Уилберу, но это также и его личный символ оторванности от того типа окружения (например, привычной обстановки, рабочего места, окружения, атмосферы и др.), который воплощает для него источник жизни, т.е. специфика его жизнедеятельности. В этом плане символ представляет собой особую вещь, которая, теряя свои вещные качества, становится средством самоопосредования психической (когнитивной) реальности и поэтому можно говорить, что она становится этой (когнитивной) реальностью, так как эта новая реальность и есть воплощенный смысл, который сопряжен с осознанием одиночества, ненужности, бесперспективности, что в итоге и порождает ситуацию эмоционального напряжения и психических перегрузок [Менегетти, 2002; Романов, Костяев, 2011, с. 232].

Важно подчеркнуть, что, будучи дискурсивными и интерактивными по своей природе, мелолийные, в терминологии А. Менегетти [2002], или музыкально-песенные формы духовных практик не могут не коррелировать со структурами ожиданий («экспектациями»), сформированными не только эмоциональными, но и вербально-авербальными средствами мелолийного дискурса-проповеди [Романов, Малышева, 2013]. И хотя, как известно, в любом, даже вполне однородном художественном тексте может возникать несоответствие между предсказаниями (ожиданиями) и выполнением их под действием текста-послания (ср.: [Мусхелишвили, Шрейдер, 1997]), всё же мелолийная специфика духовной практики дискурса-проповеди в виде своеобразной «аранжировки» представляет собой благотворный и благодатный материал для возможности «измерения» эмоционального напряжения (эмоциогенности, эмоционального воздействия), возникающего при сближении нетождественных в объеме «возможного / невозможного измерения аксиологических рядов.

В этом случае одним из возможных операционных способов измерения эмоциогенности и интенсивности эмоционального воздействия, т.е. измерения «интенсивной глубины слов» или «увлекающей силы речи», по Платону, могут служить оценки «исходного» (канонического) мелолийного произведения и его «аранжировки» по шкалам семантического дифференциала, предложенного в работе Ч. Осгуда [Осгуд, Сузи, Танненбаум, 1972, c. 278–297]. В этой связи уместно отметить, что метод семантического дифференциала (также допустимо: СД), несмотря на то, что этот метод связан, главным образом, с выявлением коннотативных аспектов значения, а не с широким кругом оценочных аспектов денотативно-референтной области исследуемого объекта, с полным правом, как это было показано в работах самого Ч. Осгуда, может быть использован и приложим в качестве метода СД для исследований в сфере выявления и описания эмоционально значимого уровня воздействия мелолийного дискурса-проповеди на слушателя как массового адресата медийной коммуникации. И здесь в первоочередном порядке необходимо начинать с выявления и описания специфики информационного воздействия (каузация) мелолийного дискурса-проповеди на «внутренние реальности человека» с целью преобразования и самопреобразования индивида и расширения его личностного информационного пространства на пути восхождения к новому «бытийному горизонту» и к духовным ступеням Лествицы.

Функциональная специфика мелолийного (также: мелолического) дискурса в виде духовногй музыкальной проповеди как информационного продукта направлена на реализацию миссионерско-просветительской деятельности и обладает определенными типовыми характеристиками: а) временно-пространственной (в частности, длительностью и ритмизированностью) организацией эмоционального воздействия» и его «направленностью» и «интенсивностью параметров эмоциональных процессов», б) «захватывающим темпоритмом» ролевого исполнения в виде «нерасторжимой зависимости, взаимодействия и связи», по К.С. Станиславскому, в) «эмоциогенностью музыки и музыкального звукоряда и её влиянием на модальный характер чувствований и переживаний», г) «экстериоризованностью (и воплощенностью в музыкальном звукоряде) эмоциональной структуры мелолической информации в форме музыкального послания (т.е. дискурса), которая, «будучи объектом восприятия, воспроизводит в воспринимающем субъекте ту эмоциональную картину, звуковой моделью которой является соответствующий музыкальный образ».

Мелолийность (или мелолистика, в понимании А. Менегетти) есть не что иное, как факт выражения целостно-динамического «висцерального воспевания» (от лат. чувственное, воспринимаемое, мощное, идущее от сердца) самой здоровой жизненности (личностной установки) человека. В реальной практике жизнедеятельности человека мелолия представляет собой его пространственное продолжение жизненного резонанса, побуждающего к свободному выражению своей жизненной позиции таким образом, чтобы в главном такое свободное выражение соответствовало жизненному порядку самого человека и его духовному укладу. Практическая (т.е. реальная, существующая в практике актов музыкальной дискурсии) мелолия раскрывается для адресата «в умении интуитивно уловить то, как «соматизировать» музыку, то есть воспринимать и передавать музыку с помощью корпореальности, т.е. целостности духовного и материального начал своего тела. В актах мелолийной дискурсии человек, по А. Менегетти, есть «бытие, осознающее себя в существовании» [Менегетти, 2002].^nd Поэтому описываемый метод мелолийного воздействия при помощи духовного послания-проповеди имеет целью побудить к «танцу» духовность адресата, чтобы его телесное бытие находилось во взаимодействии с информационным содержанием послания отправителя (автора послания-проповеди) через «игру» тела в виде «корпорального дискурса», в терминологии А.А. Романова [Романов, 2004; 2008; 2012; 2012а], передавая определенный «квант силы в открытой трансцендентной функции».

Эмпирический материал из обширного корпуса «канонических» и «неканонических» духовных практик проповеди показывает, что в передаваемой «игре тела корпорального дискурса» раскрывается послание «кванта силы» как смысла жизни личности, необходимого для её восхождения по ступеням Лествицы, личность соприкасается с радостью в соответствии с собственной историей [Романов, 2012; Романов, Ульянич, 2012; Ульянич, 2012]. Поэтому человек, находящийся под непосредственным воздействием мелолийных духовных практик, представляет собой открытую структуру, пребывающую в постоянной открытости к взаимодействию, которое не является хаотичным, а, напротив, обладает точной направленностью, семантическим охватом векторности действия (действий), динамикой определенного тематического выбора.

Механизм мелолийного воздействия представялет собой всё то органично-привычное и типичное для человека, что позволяет проявиться и осуществиться всевозможным или возможным человеческим отношениям к себе, к окружающим людям, к выбранному делу, к Богу, к человеческим и духовным ценностям и т.д. Данный механизм проявляется в пределах некоторой жизненной константы или константы «Ж», т.е. определенной, значимой или даже, может быть, типовой ситуации, конкретного или типового (но значимого как образца) сценария жизни, чтобы адресату преобразовать себя самого и упомянутые отношения. В этом случае константа «Ж» может являться (или является) критерием человеческой идентичности и соотнесенных с ней ценностей» человека. Это форма и способ синтеза жизни, уточняющие человеческое существование и его смысл, это тот опыт, в котором аффицированное Я превалирует (доминирует) над логическими структурами Я.

В актах реализации духовных посланий мелолийного воздействия человек может пережить такой опыт и даже не осознавать его. На этом уровне музыкальное послание-проповедь «обращается к каждому по имени», активизирует его скрытые возможности, взывает к человеку не в его исторической индивидуальности, а в его оптическом призвании». По А. Менегетти, музыкой человек обращается к единству действия в соответствии с его специфическим законом, его оригинальной идентичностью, до любых его экзистенциальных проявлений, так как именно информационное мелолийное послание-проповедь «возбуждает человека в его самой интимной радости. Акт мелолийного воздействия такого уровня - это исполнение ритма ума жизни как музыкального ритма; любое звуковое, певческое или моторное выражение не важно как таковое, а лишь как средство достижения соответствия … музыки ритму бытия. Результативность такого музыкального воздействия как посткоммуникативный эффект есть «поиск совпадения с бытием» [Менегетти, 2002, c. 23; 37–39, 126–136].

Однако чтобы обеспечить такой механизм мелолийного воздействия музыкальной проповеди-сообщения на адресата необходимо отправителю следовать, как минимум, двум отправным моментам-посылам. Первый момент должен обусловить подведение тела адресата к восприятию музыкального ритма таким образом, чтобы музыкальное послание как духовноая практика-проповедь вела тело адресата, охватывая всю его корпореальность. Второй момент сводится к тому, чтобы ритм музыкального послания духовной практики-проповеди соответствовал бы установке адресата, в понимании Д. Узнадзе, то есть установке человека на то, что и производит функциональность его как человека, и развивает его жизнь. Очевидно, что предлагаемый механизм воздействия музыкальной проповеди-сообщения на адресата являет собой не застывший (статичный) процесс, а есть «аутогенетический» (самовозрождающийся) многомерный синергийный феномен взаимодействия музыкального послания, корпореальности адресата и его стремления (готовности) человека к восхождению на определенную (иди соответствующую) ступень Лествицы Жизни.

В мелолийной дискурсии «тело как корпореальность», в авторском понимании [Романов, 2004; 2008], представляет собой тот отправной момент, от которого, по мнению А. Менегетти [2002, c. 37; см. также: Менегетти, 2000], «человек возносится к тому, что, прежде всего, является психическим видением». Внешне это может выглядеть как начало возрождения «инстинкта жизненности» на клеточном, чувственном, органическом, физиологическом уровне. Однако уже внутренне происходит «целостное уравновешивание» вплоть до «появления вдохновения, почерпнутого из психического мира». Важно иметь в виду, что именно «после преодоления физиолого-органической стадии» человек (т.е. адресат), находящийся под мелолийным воздействием послания в виде духовной проповеди, «входит в состояние переживания» [Менегетти, 2002, c. 37].

Очевидно, что мелолийно-дискурсивное послание-проповедь выполняет в масс-медийном пространстве три основные функции: а) лечение в самом широком смысле, т.е. формирование оценки и признание своего кризисного состояния как некоторой «духовной болезни», б) высвобождение в смысле осознания и отрешения от конкретных условий, порождающих кризисное состояние человека и в) возвышение как вытеснение из сознания негативных факторов кризисного состояния человека и «сборка социального субъекта», в терминологии В.Л. Лепского, способного решать масштабные задачи восхождения по ступеням Лествицы.

Соответственно можно выделить три «технических» уровня функционального пространства мелолийного воздействия, которые можно свести к трехуровневой модели последовательности самопреобразования человека:

– уровень органической установки на «здоровый образ жизни» человека («жить не во вред себе и окружающим», «жить по правде», «жить в гармонии с миром» и т.д.),

– уровень готовности реализовать функциональные условия органической установки индивида на его собственную дееспособность по преобразованию своего духовного и телесного состояния как отправную точку подготовленности и готовности такого индивида к восхождению на начальную (низшую) ступень Лествицы,

– уровень целостного эмоционального состояния индивида, т.е. его экзальтации как восторженно-возбужденного состояния индивида (его аффицированности, эмоционального охвата), чтобы вывести органическое восприятие мелолийно-дискурсивного послания с бессознательного для субъекта на сознательный уровень с помощью различных музыкальных практик (инструментов, пения и, возможно, даже ритуального танца).

Каждый из перечисленных уровней является необходимым условием для последующего, так как в опоре на уровневую последовательность происходит восприятие и научение основным базовым знаковым посылам – особым масс-медийным информационным посланиям в виде нот («пентаграммам»), задающих извне особый ритм, что позволяет аутентифицировать и усилить «порядок работы» человека над собой, в понимании Ж. Пиаже, его комплексной синергии. Таким образом, можно заключить, что в обыденной масс-медийной практике мелолийно-дискурсивное послание будет являть собой пространственное продолжение «висцерального» или жизнеустанавливающего, жизнеутверждающего резонанса, побуждающего индивида к свободному выражению самого себя в пределах предложенной трехуровневой модели последовательности самопреобразования человека, оставаясь при этом неизменным в главном: свободное выражение индивида должно соответствовать его жизненному (эколого-соответствую-щему) порядку константы «Ж», то есть находиться в рамках его фреймового или «функционально-семантического представления» [Романов, 1988, c. 27–68] о личном жизненном порядке.

Как средство массовой коммуникации мелолийно-дискурсивное послание не есть простой набор количества действий (движений) или их практическое исполнение, которые могут быть в определенных константах «Ж» (в сценариях жизни индивида) производными их стереотипов, и не есть обыденное прослушивание музыкального произведения, написанного кем-то другим. Наоборот, такое послание, направленное автором индивидуальному или массовому адресату, рассматривается им как стимул, каузация, запуск воздействующего (мелолийного) механизма на «восстановление и вслушивание его в «точку-основу» того, чем для получателя является само телесное бытие (корпореальность) как «первый объект мирской индивидуализации». Иначе говоря, механизм мелолийного воздействия стимулирует выработку необходимой оценки того, на что готов или чем готов пожертвовать адресат (индивидуальный или массовый), чтобы переходить из одного уровня в другой. Отсюда очевидная значимости такой «точки-основы» для «расширения человека», по Г.М. Маклюэну [2003], поскольку к ней сводима любая психосоматическая феноменология. И результат такого «сведения» проявляется в возникновении «момента-события взаимозаменяемости между психическим и соматическим», когда «психика начинает процесс материальной формализации», по А.Ш. Тхостову [2002], то есть когда начинает осуществляться реальный процесс информационного «расширения человека».

Поэтому для адресата «проживать» воздействие массмедийного мелолийно-дискурсивного послания означает находиться перед лицом собственного представления о жизненном порядке (константе «Ж») без какого-либо рационального фильтра, быть готовым снова стать эколого-соответ-ствующим континуумом своей корпореальности (целостности духовного и хабитуального), любить факт существования окружающего мира, быть элементом универсальной музыки, в которой, по выражению А. Белого, «и руки, и – ноги суть органы мысли, и – думают руки, и – думают ноги. Походка есть речь. И воздетые руки есть речь. … Жесты рук наш безрукий язык подглядел; и повторил его звуками». Вероятнее всего, в силу этого каузированное (т.е. порожденное, вызванное к жизни) конкретным масс-медийным мелолийным посланием собственное представление индивида о жизненном порядке без какого-либо рационального фильтра не имеет готовых схем или «архивных», по М. Фуко, стереотипных отношений.

И.Ю. Рыкунова