Человек в коммуникации: от категоризации эмоций к эмотивной лингвистике

Это 1926 год – церковь разгромлена, религия проклята. Это пишет безбожник и богохульник, и цензура не замечает идеализма и мистики – статью «Как делать стихи» печатает «Ленинградская правда» и журнал «Красная новь».

Мандельштам объяснял (пытался объяснить) жене, Маяковский – народу. Поэты не знали этого друг о друге. Скажи любому из двоих: «А-а, это у вас, как у М…?» И тот и другой взбесился бы.

Мысль улавливается – значит, надо расставить ловушку – душу. И надо, чтобы было тихо, а главное – без людей. Ибо даже грохот метро мешает меньше, чем шёпот знакомых. Грохот – белый шум, а шёпот или речь – шум смысловой, чёрный.

Великие авторы совершенно серьёзно (не в шутку, не ради красного словца) утверждали: даруется свыше!

Пушкин, Моцарт постоянно упоминали «вдохновенье». (Моцарт говорил, что порой в доли секунды слышит целую симфонию; остаётся только записать.)

Сократ постоянно упоминал «демона», который подсказывает ему мудрые, абсолютно неопровержимые мысли.

Поэты, художники говорят «муза». Учёные – интуиция, наитие. Богословы – откровение…

Это всегда мгновенное получение, которое потом долго записывают, страдая, что на бумаге «оно» не так прекрасно, как… Как где? – в уме? в душе? В Послании!

Всех получавших поражает скорость. «Оно» мелькает и – исчезает… Ах! – забыл!

Что «забыл»? Забыть можно ключи, день рождения жены и т.д. Ты знал и забыл. Но этого (мелькнувшего) ты никогда не знал. Этого вообще никогда не было – этих нот, этой мелодии, стихов, таблицы Менделеева.

Эта скорость много говорит об отправителе.

Пушкинский Моцарт объясняет Сальери происхождение новой музыки:

Это очень точное описание творческого процесса: мысли не рождаются из головы (из сердца и других мест), а «приходят в голову» – снаружи!

Но хотелось бы понять ещё кое-что. Они сами ходят? Хаос атомов? Носятся в воздухе, блуждают, как пылинки в солнечном луче? Или всё-таки они уже сформулированы? Сами слепились из хаоса или их кто-то слепил и послал?

«Таинственное дело свершилось: покров снят, глубина открыта, звук принят в душу. Второе требование Аполлона в том, чтобы поднятый из глубины (из души. – А.М.) и чужеродный внешнему миру звук был заключён в прочную и осязательную форму слова; звуки и слова должны образовать единую гармонию».

Александр Блок.

Выходит, поэты не выдумывают, а пытаются расслышать чужие слова, понять, записать. Их муки (поэтические) в том, чтобы как можно точнее записать услышанное.

«Эврика!» – и голый Архимед выскакивает из ванны, бежит записывать открытый… нет, вдруг открывшийся закон. И Менделеев, проснувшись, спешит записать «Таблицу Менделеева», пока сон не исчез. А промедли – исчезнет, не вспомнишь.

«Пушкин, не мешай спать!» – сердилась Натали, когда он среди ночи пытался зажечь свечку, чтобы записать… А утром – эх, шедевр исчез безвозвратно.

Ещё одно важнейшее условие (о котором Моцарт, Пушкин, Маяковский и другие не говорят, потому что для них это само собой разумеется) – одиночество. Выхожу один я на дорогу, ночь тиха, пустыня внемлет Богу – эти условия уничтожены.

***

Многим кажется, будто всё сочинили писатели. Но они-то и есть самые цитирующие люди в мире! Они-то умеют углядеть божий дар; и берут его, не спрашивая разрешения («Я беру своё добро там, где его нахожу». Мольер). Берут у самых талантливых, и не смущаются, ибо и те получили даром. «Синяя гора» переходит из рук в руки.

…Возможно, оттуда звучит мысль, а не слова. Мысль общая, внятная даже младенцу (и он вступает в разговор с небом: бу-бу-бу, гули-гули; а уж потом он обучается языку взрослых людей, языку местному, национальному варианту Языка).

Надо услышать и, уловив, мучиться над переводом в слова родного языка. Что легче: с немецкого на русский или с Его на человеческий?

Композиторам легче. Надо лишь услышать посланную музыку и записать (музыкальным языком, нотами).

Бог говорит. Поэт и пророк слышат и переводят. Пророк – на иврит. Гомер – на греческий, Данте – на итальянский, Пушкин – на русский. Музыка одна.

Голос музы никогда не звучит из подвала. Всегда с неба (или с чердака); и даже Пегас – крылатый конь, а не крот; в небо, а не в нору.

«Вдохновение снизошло» – это выражение буквально: сошло вниз – то есть сверху. А вот если «поднялась волна гнева» (или ярости), то это, конечно, снизу, это изнутри. Тёмные мысли тоже ощущаются как пришедшие снизу, из преисподней, из тьмы. Их так и называют: «тёмные мысли», «тёмные чувства».

«Осенило!» – говорит поэт или учёный. Осенило – это всегда сверху. Осветить можно и сбоку, и снизу, а осенило – только сверху. Зная направление, легко распознать источник. Впрочем, он прямо назван.

И слух не простой (чуткий), и душа особая (поэта), но главное – чей глагол.

«Божественно!» Это восклицание, эта оценка точно отражает наше восприятие. Мы хотим сказать, что автору удалось максимально точно записать «идею», «послание».

Вдохновение – это всегда снаружи. Это вдох. Вдох в себя из Вселенной. Никакого выдохновения нету. Точнее, выдохновений полно, но в них ничего божественного.

…Безусловно, есть выдохновенная умственная литература; и очень сильная. Например, театр абсурда: Беккет – нобелевский лауреат. Знаменитые пьесы заставляют думать, ужасаться, иногда смеяться, но – их главная отличительная черта: публика никогда не плачет. Там есть талант, расчёт, знание сцены – всё, кроме вдохновения.

Чуткий слух и душа поэта – не синонимы. Потому что если слух чуткий, а душа не поэтическая, осенённый будет только мычать. Это очень многим знакомо: в голову приходит невыразимо прекрасная мысль, которую именно не можешь выразить.

И добро бы беспомощно мычал осенённый дворник. Но такое случается и с поэтами.

Маяковский, рассказав, как «мычит без слов», добавляет: «Ритм это основная сила стиха. Объяснить его нельзя. Ритм может быть до того сложен и труднооформляем, что до него не доберёшься и несколькими большими поэмами». Он хотя бы пытается. Француз в такой ситуации сдался.

Французский поэт Поль Валери пишет в дневнике: «Я шёл по улице, когда внезапно меня захватил некий ритм, который не давал мне покоя. Затем к этому ритму подключился второй. Эта комбинация непрерывно усложнялась и вскоре превзошла своей сложностью всё, что могли бы позволить мне внятно воспроизвести мои ритмические способности. Ощущение чуждости стало почти мучительным. Я не композитор; с музыкальной техникой я совсем не знаком; и вот мною завладевает многоголосая тема такой сложности, о которой поэту не дано и мечтать. Я говорил себе, что стал жертвой недоразумения, что вдохновение ошиблось адресом, поскольку такой дар мне был не под силу».

Валери отказался от подарка: «не под силу»! Валери потрясён, поскольку это случилось лично с ним; иначе заметил бы, что это не ново. Там, откуда посылают, такое чувство юмора. Моисея (заику!) назначают главным пророком мировой истории. Вот как это было:

(Исход 4:10.)

Глухому Бетховену посылаются божественные симфонии и сонаты. Невежественные рыбаки назначены апостолами. Яростный гонитель христиан (можно сказать, главный палач) Павел – преображается в создателя Церкви.

Цена вопроса

…В другом месте Поль Валери пишет (курсив его): «Идея Вдохновения содержит в себе следующие идеи: 1) то, что даётся даром, наиболее ценно; 2) то, что наиболее ценно, должно даваться даром».

Пушкинский Сальери, годами упорно строгающий поленья, до глубины души (точнее – до кишок) уязвлён этой даровой раздачей шедевров. Но и он («бескрылый» по его собственному определению) не сомневается в источнике музыки.

Где ж правота, когда священный дар,

Когда бессмертный гений – не в награду

Любви горящей, самоотверженья,

Трудов, усердия, молений послан –

А озаряет голову безумца,

Гуляки праздного?.. О Моцарт, Моцарт!

Этот персонаж Пушкина говорит в точности как реальный Валери: наиболее ценное (бесценное!) даётся даром.

Самая известная цитата об этой «дури» (выражение Пушкина): «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать». Расхожее понимание: мол, совесть художника не позволяет ему… Принципиальность? Но рукопись-то он продаёт.

Поэт не может продать вдохновение, ибо не хозяин. И не может купить (Сальери уж как старался, молился, трудился). Вдохновение не продаётся, ибо там, откуда оно снисходит, там наверху не нуждаются в наших ракушках. Оно даётся даром. Дар! – само слово говорит, что нельзя добыть – ни купить, ни заработать. Подарок – воля дарителя. Ничего иного. Можно только получить.

Молитвы – это цитаты. Законы – цитаты. Решения и приговоры судов – цитаты. Поём – цитируем. Рассказываем анекдот – цитируем.

Но кого цитировали первым? До Шекспира, до Гомера?

Ответ известен.

Ветхий Завет – сплошные цитаты. Пророки прямо заявляют: «Бог велел мне сказать следующее…», а дальше: что сказал Бог… Евангелие (Новый Завет) – это сплошные цитаты. Послания апостола Павла – почти сплошные цитаты. Именно на этих книгах (нравится вам это или нет) построена наша цивилизация.

Апостол Павел цитатами доказывает истинность своей проповеди. В мире евангелистов (I век н.э.) все знали Св. Писание (дети учили Тору наизусть), и цитаты – единственный способ доказывания истины. В первом же Евангелии (от Матфея), в первой же главе, где предсказывается рождение Иисуса, в доказательство, что он – грядущий Мессия, цитируется: «речённое Господом через пророка». Вот сила цитаты! Слова, сказанные и записанные за тысячу лет до события, – неоспоримое доказательство святости новорожденного.

Они (и две, и три тысячи лет назад) жили в мире, где уже всё написано, то есть сказано и записано. И сбывается, сбывается, сбывается.

…Есть не верующие ни во что. Они смотрят на пророка как на идиота или жулика. Лермонтовского пророка встречают камнями (Блок называл это «столкновение поэта с чернью»):

и провожают издёвками:

Это точное описание циников. Мол, мы хитрее; святым прикидываешься? нас не проведёшь! Причина их глухоты в их низости: они всюду видят глупое и низкое. Серое.

Дальтоник не видит цветов: роза серая, трава серая. А разве нет душевных дальтоников? Душевный слепец не видит души ни в ком и не верит, что она есть.

***

Цивилизацию создал Человек Цитирующий.

Люди цитируют Господа Бога (по записям Моисея): не убий, не укради, чти отца и мать… Люди цитируют Понтия Пилата. Может быть, они никогда не знали о нём или давно забыли, но когда, не желая участвовать в грязном деле, они говорят «умываю руки» – это Пилат.

Вся наша речь, как только она выходит за пределы плотских желаний (ням-ням, мур-мур), – сплошные цитаты. Кто-то это уже говорил. Мы получаем язык в виде готовых формул, отлитых в бронзе, в золоте, высеченных на мраморе... Хотя на самом деле слова гораздо крепче. Нерукотворный памятник, Словарь человечества – превыше пирамид и крепче меди! (Гораций).

И когда кто-то коверкает язык, перевирает цитату, вставляет мягкий знак в коммунизм и в сосиску, мы испытываем физическое отвращение, как от грязной посуды, как от чужого пальца в супе.

Кровавый убийца, кровавый палач и окровавленная жертва – это всем известные образы, ходовые, правильные выражения. («Кровавые ублюдки» более подходящее название для фильма Тарантино, чем «Бесславные».)

Но сильная цитата мгновенно разрушает все правила, сметает учебники, как ураган. Скажи (в России!) «и мальчики кровавые в глазах» – никому не придёт в голову, что это ужас коммерсанта, которому – во сне или наяву – явились тамбовские либо измайловские. Никто не подумает о кровавых убийцах из знаменитых боевиков. Для русских «кровавые мальчики» – это муки совести, это Годунов, убивший ребёнка ради короны. Царевич Димитрий, конечно, лежал окровавленный. Но Пушкин написал «кровавые мальчики» – и всё. Язык подчинился.

У нас в голове, в душе готовые образы, образцы. Мы по доброте душевной судим о людях не столько по себе (не так уж мы добры, честны и отважны), сколько по героям книг. И знакомые разочаровывают нас, когда не совпадают. Глядишь – томная блондинка, вылитая Элен Курагина, а она, увы, недотрога.

***

С кого копировали речь обезьянки, когда начали превращаться в людей? С кого копировали речь маленькие неандертальцы, маленькие кроманьонцы, все эти детёныши всяческих homo’в всех пород и эпох?

Когда ребёнок, радуя семью, произносит первое слово, – разве он его сам придумал? Он кое-как пытается повторить то, что ему долбили уже тысячу раз. Он цитирует. А лепет и косноязычие… что ж, мы тоже не всегда способны точно повторить услышанное.

Ребёнок переводит услышанное слово на младенческий лепет; телефон, например, может звучать как тисинпака. Вообразите, во что иногда превращаются слова Бога в передаче (в переводе, в пересказе) пророка, особенно косноязычного. Люди слушают с недоумением: бред какой-то! Может ли быть?!

…Вся наша речь – цитаты!

Человек начался с книги. Цивилизация началась с Книги. А Книга началась с цитаты. Самые первые, самые знаменитые слова – цитата:

По форме это абсолютно классическая цитата: слева – кто сказал, справа – что сказал. (Интересно, кто б Его услышал с наушниками на голове?)

Цитата – высший авторитет.

И только люди записывают мысли (с точки зрения животного – бесполезные): философию, религию, историю.

Не звуками, не картинками, а буквами (закорючками) вызвать в человеке бурю чувств (до рыданий!)… Цепочкой закорючек заставить изменить жизнь, покаяться… В это невозможно поверить, но это происходит на каждом шагу. Кто не рыдал над книгой? Если вам кажется, будто с вами этого не случалось, вы просто забыли детство или оно прошло в волчьей стае.

Письменность породила детективы и порнографию, но великие изобретения человек всегда использовал для развлечения.

Даже когда нам кажется, будто мы сказали что-то умное, новое, – это, увы, малая начитанность или забывчивость. Всё написано. Нас поражает в книгах именно это: ах! я ведь и сам так думал, а оно вон когда написано.
…Ребёнок осваивает язык не по учебникам. От родителей, от бабки, деда. Хорошо, если кто-то читает ему сказку о рыбаке и рыбке. А если нет? Если из всего, что он слышит дома, приличны только предлоги («в», «на»). Может, старшие знают прекрасные слова, но вслух этих слов они не произносят, вслух только мат с вкраплениями цен, литров и угроз. (Мат тоже цитаты. Никто уже столетия не придумал новых ругательств. Разве что глагол «трахнуть» перестал обозначать удар по голове.) И ребёнок вырастает не только ограниченным в словах, но и в понятиях, в чувствах.

***

Понятие «вдохновение» стремительно обесценивается, исчезает. Это особенно ясно, когда листаешь словари.

Энциклопедия Брокгауза и Ефрона, 1892 год. «Вдохновение» – 160 строк.

Энциклопедический словарь, Госнаучиздат БСЭ, 1953, в трёх томах, около 40 тысяч статей. «Вдохновение» – 7 строк.

Советский энциклопедический словарь, 1978, 80 тысяч статей. «Вдохновение» – 0 (ноль) строк.

Большой энциклопедический словарь России, 2005, более 100 тысяч статей. В предисловии сказано: «Не имеет себе равных по широте охвата тем и актуальности содержания». «Вдохновение» – 0 (ноль) строк. После «Вдовушки — птицы семейства грачиковых» следует «Вебб Сидней (1859—1947), английский экономист, историк рабочего движения». Что может быть актуальнее, не правда ли?

Либо вдохновение – выдумка, либо было да сплыло. Утратило «актуальность».

Оно было. Сомнений нет.

Читатель живёт в огромном мире и знает правила, историю, пророчества… Соблюдает? Большинство – нет. Большинство нарушают. Но важно знание.

Все жители города знают: на красный – стой, на зелёный – иди. Соблюдают не все, но знают – все. А дикарь не знает. И когда он нарушает, то чист и не виноват. И не человек. Маугли, выросший в волчьей стае, был умный, добрый, красивый, но – не человек. Или – не больше человек, чем умная, красивая, не очень добрая Багира.

С дикаря не спросится, а с грамотного – спросится.

На Тверском бульваре пятилетняя девочка укладывает куклу в кроватку: «Ложись, б-дь! Спи, б-дь!» – несомненно, это цитаты. Но кто источник: мама? папа? бабушка? воспитательница детсада?

Ребёнок цитирует окружающую среду, окружающий четверг, окружающую жизнь. Он в окружении. Вырвется? или сгинет (со всеми своими будущими детьми)?

На свете ещё не было телефонов, радио, телевизора, интернета, а вопрос этот уже мучил мыслящих людей. В центре своих знаменитых «Трёх сестёр» Чехов ставит их брата – он знает три языка, мечтал быть профессором Московского университета, а стал мелким провинциальным чиновником:

Теперь это неотразимо пошлое влияние усилилось в миллион раз. Ребёнок окружён агрессивной орущей рекламой, из каждой дырки хлещет поток криминальных новостей. А разве душа ребёнка в ХХI веке стала более стойкой? Дети страдают от скотства взрослых, а потом свыкаются: это же норма. И чем меньше читают великие книги, тем больше цитируют (повторяют) скотство. Сперва на словах, потом на деле.

Достойный финал для человека: спи, б-дь!

…Но там, откуда на Землю льётся то всемирный потоп, то вдохновение, там могут решить иначе. Дадут нам ещё погулять.

А.В. Олянич
Лингвосемиотика виски,

или этнокультура эмоций «под градусом»
“Don’t you drink?

I notice you speak slightingly of the bottle.

I have drunk since I was fifteen and few things

have given me more pleasure. When you work hard all day

with your head and know you must work again the next day

what else can change your ideas and make them run

on a different plane like whisky?”

Ernest Hemingway

(Letter to Ivan Kashkin,

critic, poet and translator, mainly responsible

for establishing Hemingway’s reputation in the U.S.S.R)

«Вы не пьете?

Я обратил внимание на то,

что Вы уничижительно говорите о бутылке.

Я пью с 15 лет, и мало что еще

давало мне больше удовольствия.

Когда весь день работаешь головой и знаешь,

что завтра придется делать то же самое,

что еще способно заставить тебя

изменить ход твоих мыслей, кроме виски?»

Эрнест Хемингуэй

(Из письма Ивану Кашкину,

советскому поэту и переводчику,

способствовавшему росту

популярности Хемингуэя в СССР)

Эта статья – не столько об эмоциях и лингвистическом воплощении этой важной психофизиологической и когнитивной категории, сколько об их знаменитом «катализаторе» – виски, о вербальной и невербальной семиотике процесса «высвобождения» эмоций в ходе коммуникации, спровоцированного этим знаменитым напитком.

Я взялся писать о виски, во-первых, как об одном из важнейших национальных продуктов, родившемся в недрах древних этнокультур Британских островов и в значительной степени повлиявшем на мировые цивилизационные процессы, в том числе – и на эмоциональное состояние человечества, издавна испытывающего неудержимое стремление к гедонизму, к вакхическим удовольствиям [Реймер, 2011], изменяя свое сознание при помощи алкоголя; во-вторых, как о ключевом потребностном и, в некотором смысле – культуро-формирующем / культурогенном – знаке в лингвосемиотических системах ирландской и шотландской этнокультур, эмоционализирующим общение их представителей; в-третьих, как об эмоциональном концепте, ценностная составляющая которого есть не что иное как «эмоциональный компонент межкультурного общения», который, по справедливому утверждению В.И. Шаховского, «…всегда выступает в качестве специфического доминантного тренда в национальном характере и национальных стереотипах любой культуры» [Шаховский, 2008, c. 286].

Кроме того, виски заслуживает лингвокультурологического описания еще и потому, что это, пожалуй, единственный крепкий напиток, который употребляют с одинаковым удовольствием и мужчины, и женщины, и Запад, и Восток; виски с успехом разрушает как гендерные стереотипы, так и этнокультурные границы. Так, хорошо известна любовь к виски практически всех первых леди США; истории хорошо известен факт принятия политических решений премьер-министром Великобритании Маргарет Тэтчер после обязательного «принятия» двух-трёх порций обожаемого ею виски Bell’s; мир также знает о пристрастии в виски великой Мерилин Монро и неподражаемой Греты Гарбо.

Пальма первенства виски с сугубо англосаксонскими корнями давно и с успехом отобрана у шотландцев и ирландцев другими странами и народами: к сведению читателя – в рейтинге наиболее потребляемых крепких напитков мира второе место занимает японский (!) виски «Сантори», в то время как многие ирландские и шотландские марки располагаются где-то в конце первого десятка.

Тысячами бутылок расходятся односолодовый виски SLYRS из живописного местечка Schliersee что в Верхней Баварии (Германия) и Reisetbauer Single Malt из Австрии. Когда 6 марта 2006г. шведский виски Mackmyra Preludium (продукт компании Mackmyra Svensk Whisky) поступил в продажу, за двадцать минут скупили 4000 бутылок, а первоначальный объем продукции в 10 000 бутылок вскоре вырос в полтора раза! Множество наград на всемирных фестивалях виски все чаще завоёвывает индийский виски Highland Prince, высочайшее качество которого оценили даже шотландцы! Французы, давние культурные оппоненты шотландцев и ирландцев, также не преминули в который раз уязвить их, организовав производство своего односолодового Eddu Silver. Англосаксонский конгломерат производителей виски тоже теснит Шотландию и Ирландию на интернациональном поле алкогольной культуры: в самой Англии популярен уэльский Penderyn Icons of Wales Red Flag; широким спросом любителей виски пользуются также марки североамериканских (США и Канада) и австралийских производителей. Так, уже более 200 лет популярен американский (теннесийский) «бурбон»; с удовольствием мир пьет канадский Royal Canadian Small Butch и австралийский Glenfarclas.

Вот такая «история с географией» у виски! Но вернемся, так сказать, к «первой бочке» и hit the first bottle: поговорим о виски как концепте, репрезентированном в лингвосемиотическом пространстве британской (шотландской и ирландской) этнолингвокультуры разнообразием репертуара эмоциогенных знаков, погруженных в потребностную коммуникацию.

Сначала считаю важным определиться с понятийным аппаратом моего небольшого исследования, без которого пафос и стремления авторского анализа могут оказаться непонятыми читателем.

1. Первое понятие, используемое в статье – потребностная коммуникация. В этот термин вкладывается смысл «общение, целью которого является удовлетворение первичных и вторичных нужд коммуникантов, первые из которых связаны с поддержанием жизни, повышением ее качества; вторые – с получением удовольствия, как физического, так и духовного (или, если угодно – культурно-обусловленного)» – см. подробно об этом в [Олянич, 2007]).

2. Следующий термин – лингвосемиотика потребностей. Он был введен нами с Т.Н. Астафуровой [Астафурова, Олянич, 2012], и, по мнению авторов, его объяснительная сила базируется на следующем тезисе: «Потребностная сфера бытия – широкое поле деятельности для особого раздела лингвистики, который мы предлагаем именовать лингвосемиотикой потребностей. В рамках этого направления сегодня осуществляется системное изучение процесса воплощения разнообразных типов потребностей в кластерах языковых и неязыковых знаков, выступающих как отдельные лексические номинации, языковые и речевые формулы, вербальные комплексы, способствующие формированию различных типов / видов текста / дискурса» [Астафурова, Олянич, 2012, c. 250].

3. Далее, предлагаю ввести термин лингвосемиотика эмоций. Здесь оговорюсь, что это делается вдогонку идеям глубокоуважаемых коллег – Виктора Ивановича Шаховского [Шаховский, 1988; 2008] и Николая Алексеевича Красавского [Красавский, 2001]. Во-первых, значимость и важность обращения к лингвосемиотике эмоций постоянно подчеркивается В.И. Шаховским (он, например, пишет о том, что «…’лингвистика эмоций’ включает … аспект соотношения языковых и внеязыковых средств выражения эмоций» [Шаховский, 1988, c.11–12]; во-вторых, Н.А. Красавский, рассуждая в своей монографии об эмоциональных концептах о статусе коммуникации, определяет последнюю как семиотический (лингвосемиотический) феномен эмоционального типа, т.е. как вербальную или невербальную в зависимости от использования типа знака. Он, в частности, признает: «В реальном человеческом общении данные два типа коммуникации неразрывно связаны друг с другом, представляя в действительности единую, сложным образом структурированную коммуникативную систему» [Красавский, 2001, c. 79]. Продолжая эту конструктивную и плодотворную мысль коллег, считаю нужным предложить следующие основания для дальнейших рассуждений: исследование «эмотивного шлейфа» отдельных знаков и их комплексов позволит

– расширить научное представление о разнообразных связях витальных потребностей с формированием коммуникативного пространства социума и его членов;

– более подробно описать динамические процессы эмотивно-обусловленного оязыковления (семиотизации) удовлетворения данного типа потребностей людьми на современном этапе истории всей цивилизации;

– исследовать, проанализировать и типологизировать языковые и неязыковые знаки, вовлекаемых языковой личностью в эмоционализацию процессов когнитивного освоения мира и формирование эмотивно-коммуникативного пространства социума в целом (процесс дискурсоразвер-тывания).

4. Наконец, еще один значимый для автора этой статьи термин, «навеянный» идеями В.И. Шаховского – этнокультура эмоций. Его семантика довольно прозрачна – речь идет об этноспецифике культурных смыслов эмотивной направленности, или, если хотите, о знаках-эмотивных этнокультуремах.

Итак, постепенно кристаллизуется алгоритм разговора о виски: считая его объектом витальных (физиологических) и духовных (гедонистических) потребностей человека, я предлагаю рассматривать этот продукт как этнокультурный концепт, погруженный в эмотивно-обусловленную коммуникацию и актуализированный социумом в разных типах общения в качестве знаков и знаковых комплексов, ассоциативно связанных со структурированием эмоциональной интеракции. Иными словами, в семиозисе употребления виски в одну коммуникативную (дискурсивную и текстовую) точку сходятся «кванты знания», их знаковые реплики (комбинации потребностных знаков, знаков культуры и знаков-эмотивов) и ритуалы, направленные на удовлетворение как выше обозначенных потребностей, так и потребности в успешной интеракции.

У британцев-завсегдатаев аристократических клубов и больших любителей виски существует давняя традиция наполнения стакана – виски льют «на палец» ото дна с постепенным увеличением порции. Обычно для успешной интеллектуальной беседы вполне хватает налитого на три «пальца». Плеснем же волшебного напитка и поговорим о нем – от «пальца к пальцу»!

Рассуждая о виски как концепте, договоримся, что это концепт этнокультурный, так сказать, по историческим и ассоциативным показаниям. В рецензии на коллективную монографию о немецких этнокультурных и индивидуально-авторских концептах, выполненную с участием и под редакцией проф. Н.А. Красавского, я написал: «Мир кристаллизуется в человеческом сознании, образуя удивительные конфигурации, которые переливаются разными красками, играют нашими чувствами, заставляют переживать весь ход их освоения всеми непостижимыми закоулками и нехожеными тропами мозга; мы изучаем и оцениваем – людей, вещи, организмы, события и многое другое – в течение всей нашей жизни, а может быть, и после нее... Так формируется наша ментальность: мы упаковываем ее, словно чемодан путешественника, при этом стремимся уложить внутрь как можно больше самых ценных впечатлений, для чего кодируем и перекодируем реальность, шифруем и «оцифровываем» бытие, складируем про запас наши ощущения – вкус, цвет, ткань и запах мира… Но не только это мы творим с нашим восприятием действительности; мы еще и даем имена ее феноменам. Иными словами, мы вербализуем концептосферу бытия в ее разнообразных семиотических (предметных, образных и ценностных) проявлениях. Понятно, что делаем мы это в зависимости от нашей этнической принадлежности, в соответствии с доминантами нашей национальной культуры и средствами родного языка. Такие лингваментальные операции непременно осуществляются представителями любой этнической общности, а соответствующие когнитивные процессы, этими операциями поддерживаемые, происходят в мыслительном бытии любого народа. Эти завораживающие тайны концептуализации бытия манят исследователей широкого «антропологического профиля», в том числе – лингвистов-когнитивистов, лингвокультурологов, специалистов в сфере лингвосемиотики и лингвоаксиологии» [Олянич, 2013, с. 170].

Может быть, звучит несколько пафосно, но это действительно так; я еще и усилил бы пафос перифразированием широко известной метафоры Вильяма Шекспира: «Весь мир – концепт, в нем все вокруг концепты»! Так и с виски: он вполне имеет право именоваться ментальной сущностью, «ментефактом» (благодарно и с пиететом вспомню здесь В.В. Красных), полноправно занимающим почетное место в потребностной концептосфере человечества и обладающим всеми тремя когнитивными гранями – предметной, образной и ценностной. Рассмотрим их по очереди, т.е. так, как это принято в волгоградской школе концептологии и вслед за В.И. Карасиком.

Обратимся к словарной дефиниции лексемы «виски» в толковом англоязычном словаре [AHDEL]: whiskey (also whisky); plural whiskeys also whiskies; noun. 1. An alcoholic liquor distilled from grain, such as corn, rye, or barley, and containing approximately 40 to 50 percent ethyl alcohol by volume. 2. A drink of such liquor.

Итак, виски – это «вода жизни», плод любви воды с тремя другими ключевыми элементами мироздания, с землей, воздухом и огнем. Земля вырастила зерно, ветер очистил его от плевелов, вода предоставила себя для возгонки (distillation), а огонь эту возгонку осуществил, превратив зерно в aqua vita, в алкогольный напиток – liquor.

Можно, таким образом, утверждать, что предметную основу концепта «Виски» составляют следующие, отражаемые в сознании материальные сущности – вода, зерновая основа (рожь, пшеница, ячмень, кукуруза, рис), дающая солод, и сахар (в Канаде и США). Набор исходных компонентов зависит от того, в какой стране производится виски, и какая зерновая культура в нем исторически более развита. Помимо входящих в состав виски ингредиентов, огромное значение имеет бочка (cask), в которой он выдерживается. На каждой винокурне есть свой уникальный набор деревянных емкостей, которые придают свой, неповторимый привкус и запах виски.

Примечательна история слова, денотирующего живительные свойства этого замечательного и знаменитого продукта, который, кстати, породнен историей с нашей российской водкой; снова обратимся к словарю: «Whiskey, vodka, and water seem a potent, incompatible combination. However, all three words share a common Indo-European root, ·wed-, “water, wet”. The differences between their present forms are partially explained by the fact that under certain conditions the Indo-European e could appear as o, or both e and o could disappear. Water is a native English word, which goes back by way of prehistoric Common Germanic ·watar to the Indo-European suffixed form ·wodo(r), with an o. Vodka is borrowed from Russian, in which vodka is a diminutive of voda, “water.” Voda goes back to the Indo-European suffixed form ·woda-. Whiskey is a shortened form of usquebaugh, meaning “whiskey.” English borrowed usquebaugh from Irish Gaelic uisce beatha and Scottish Gaelic uisge beatha, a compound whose members descend from Old Irish uisce, “water,” and bethad, “of life,” and mean literally “water of life.” Uisce comes from the Indo-European form udskio- (without e or o)» [AHDEL].

Вот и забрезжил образ концепта «виски» – прямо из его этнической истории, предоставившей первую метафору («вода жизни»), которая носит сакральный характер: так, ирландцы беззаветно верят в легенду о происхождении культового напитка, гласящую, что именно Святой Патрик, покровитель Ирландии, создал «святую воду»; шотландцы же также связывают происхождение напитка с «волей божьей», поскольку именно шотландские крестоносцы в XIV – XV вв. привезли домой секреты дистилляции и подарили их монахам, которые, заменив виноград на ячмень, выгнали первый виски. Объемы производства в монастырях были небольшими, и использовался виски как лекарственный препарат, как асептическое и жаропонижающее средство. Стоило секрету перегонки попасть за пределы монастырских стен, им немедленно воспользовались крестьяне, увидев в виски источник прекрасного дополнительного дохода.

Концепт «Whiskey» (или «Whisky», кстати, о правильности написания его имени до сих пор продолжаются споры, ср. замечание в [AHDEL]: Usage Note: Either whiskey or, less frequently, whisky can be used to refer to spirits distilled in the United States. Some writers prefer to reserve whisky for spirits distilled in Great Britain, but there is no widespread agreement on this point) обладает вполне отчетливым образом, который кроется в описаниях его вида и вкуса, а также в ситуациях и легендах о потреблении разных его марок, ассоциативно формирующих этот образ.

Он дается человеку, дегустирующему напиток, в его густальных, сцентальных и визуальных ощущениях; например, он может быть горьким, сладким, острым, «с дымком», таким, что согревает или охлаждает, или может показаться клейким и вяжущим, резким и мягким. Для опытных дегустаторов виски ароматен, и этот аромат содержит «сладкие, эфирные, фенольные, масляные, растительные и древесные тона». На цвет виски воспринимается как «солнечный» (sunny) напиток, он может быть золотым (golden) и сияющим (shining, glimmering). Его называют «строптивой лошадью» (a stubborn horse), возможно, из-за легенды о знаменитом виски «White Horse», выпускаемом с 1891г., когда было зарегистрировано это наименование, отсылающее, правда, к 1742 году – дате основания одноименного трактира, принадлежащего шотландскому семейству Мекки, известному тем, что его члены имели скверный и сварливый характер.

Шотландский Виски Glenfiddich – «Христово молоко», поскольку был выпущен впервые в рождественскую ночь 1887г. Виски Cardhu получил прозвище дамского виски, во-первых, из-за его мягкого и тонкого вкуса, а во-вторых, благодаря переходу управления винокурней в руки Элизабет Камминг, жене основателя алкогольного бизнеса после его смерти в 1876г.

Мы уже упоминали о том, что виски сегодня – это напиток, переступающий гендерные границы. Тем не менее, это не всегда было так: как пишет С.Т. Махлина, «…в 30-е годы XIX века … допустимыми мужскими за­пахами являются запах благородных сигар и табака, чистого тела и виски» [Махлина, 2009, c. 18]. Иными словами, виски имел образ напитка мужского, маркера мужественности, мужского благородства.

Этнокультурная составляющая образного компонента концепта «Виски» лучше всего просматривается в такой национальной черте характера шотландцев и ирландцев, как гордость и свободолюбие. Виски для них ассоциируется с несгибаемой волей этих народов, помогавшей им бороться против английского гнета. Виски как напиток патриотов был воспет в XVII столетии: широкой популярностью пользовалась баллада «Whiskey in a Jar» – о разбойнике, чье происхождение (шотландское или ирландское) до сих пор оспаривают оба этноса. Вот как пишет об этом Алан Ломакс, американский историк мировой народной музыки: «The folk of seventeenth century Britain liked and admired their local highwaymen; and in Ireland (or Scotland) where the gentlemen of the roads robbed English landlords, they were regarded as national patriots. Such feelings inspired this rollicking ballad» [Lomax, 1960, p. 230].

В балладе виски – это метафора победы, глоток его – символ преодоления военных репрессий англичан, направленных против «горцев» (highland men): не случайно герой-разбойник грабит в балладе именно английского полковника:

1. Sight (посмотреть): до того, как открыть бутылку, предварительно оценить цвет напитка, ознакомиться с цветом и его оттенками, налив его в специальный сужающийся кверху бокал с тонкими стенками, которые позволяют в полной мере и без оптических искажений насладиться игрой света.

2. Smell (понюхать): подержать бокал в руках, дать напитку согреться, чтобы высвободить широкую гамму запахов.

3. Swish (посмаковать): не спешить глотать, «погонять» маленький глоток виски по языку, прочувствовать его вкус.

4. Swallow (проглотить): делать это не спеша, чтобы оценить, насколько резок или мягок напиток.

5. Splash (налить воды): вода поможет виски быстрее раскрыть вкус и аромат.

Непреходящая национальная ценность (и антиценность!) виски раскрывается в афоризмах и высказываниях великих «пьющих британцев»: приведем некоторые наиболее яркие из них. Так, Хэмфри Богарт в своих предсмертных словах сетует о «предательстве» напитку, сгубившее его: «Не надо мне было переходить с шотландского виски на мартини!». Он же обозначал ценность виски как неотъемлемый атрибут мужественности: «Виски убило больше мужчин, чем пули; но мужчины, в своем большинстве, скорее согласятся погибнуть от виски, чем от пули». Уинстон Черчилль, который никогда не пьянел от приличных доз спиртного благодаря армейской привычке пить воду, подкрашенную виски, однажды высказался так: «Я извлек из виски больше, чем он из меня».

Томас Роберт Дьюар (Thomas Robert Dewars), один из самых знаменитых производителей напитка, названного его именем (Dewars’), указывал на виски как на синоним свободолюбия и подчеркивал его коммуникативную значимость; ему принадлежат следующие афоризмы («дьюаризмы»): «Зрелый виски подобен человеческому разуму: он не терпит заточения»; «Коньяк расширяет сосуды, а виски – связи». В своей знаменитой книге «Прогулка вокруг света» он высказался также и о виски как эквиваленте богатства: «Сухой закон – обман, профанация и ловушка. Рыбаки больше не рыбачат ради рыбы. Они рыбачат в надежде выловить ящик виски, который выбросили за борт контрабандисты, удирающие от таможенников».

Туг Мак Гроу полушутливо включил виски в число тех элементов жизни человека, которые составляют ее смысл: «Девяносто процентов своей жизни я потратил на развлечения, женщин и ирландское виски. Остальные десять процентов я потратил совершенно зря». Самое же знаменитое высказывание о виски как о движителе всего сущего принадлежит Комптону Макензи: «Любовь движет миром, да, но виски вращает его вдвое быстрее».

Ценность виски как средство успокоения и утоления душевной боли воспевается в поэтических текстах: хорошо известно, что алкоголь обладает свойством расслаблять, отвлекать от дурных мыслей, забывать на время о страданиях. Виски – не исключение. Вот как, например, выразил свое отношение к виски как к лекарству от душевных невзгод неизвестный поэт:

а) – Дорогая, можно предложить тебе рюмочку виски?

– «Ну, разве что слабенькую тройную порцию…

б) Приходите ко мне в гости: с ромашками (потому что я девочка); и с бутылкой виски (потому что я та еще девочка).

в) Обычный коктейль для вечеринки состоит из одной части виски и двух частей женских сплетен.

г) На званом вечере пожилая леди с неудовольствием заметила молодой леди, которая с аппетитом уписывала закуски:

– Мы здесь не для того, чтобы есть, не так ли!

– Точно! – с энтузиазмом ответила молодая леди, – Уж подали бы виски, и дело с концом!

В других присутствует этническая интолерантность:

Над океаном летит международный авиалайнер. Полёт проходит нормально. Вдруг в салон вбегает стюардесса и говорит: «Наш лайнер терпит крушение, нужно, чтобы трое пассажиров выпрыгнули, иначе мы все умрём». Первым встал француз, выпил стакан виски и с криком «Да здравствует Франция!» прыгнул. Второй – англичанин, выпил полбутылки виски и с криком «Да здравствует королева!» тоже прыгнул. Третий – русский, выпил две бутылки водки, и с криком «Да здравствует Африка!» выкинул трёх негров.

В-третьих, иронизируются предупреждения о вреде виски как алкогольного напитка:

Наконец, в анекдотах может обыгрываться трансформация эмоций:

«Выпивая первый палец», не удержимся от того, чтобы процитировать следующий анекдот, иллюстрирующий этническое предубеждение русских по отношению к англичанам, которые, как это стереотипно считается, «слишком носятся» со своим обожаемым виски. Обратим внимание на то, что стереотипичность здесь подчеркивается этнокультурной основой анекдота, которую составляет референция к знаменитым персонажам Артура Конан-Дойля – Шерлоку Холмсу и доктору Ватсону:

Виски – безусловный знак, причем его природа разнообразна. С одной стороны, это знак особой субстанции, влияющей на физиологию человеческого организма (alcoholic substance). С другой – знак потребностный, знак продукта, употребляемого в пищу (drink, liquor). С третьей – это маркер продукта, знак-оним, бренд.

В семиотике бренда «виски» наличествует целый конгломерат знаков, фиксирующих его качественные показатели. Эти показатели вполне поддаются типологизации и индексируются на этикетке бутылки: так, если речь идет о ячменном виски, то в центре семиокластера этикетки мы обнаружим вербальный знак malt (солод), либо различные сочетания с ним: Single Malt – односолодовый виски, который производится на единственной винокурне; Pure Malt – смесь нескольких сортов односолодового виски, производящегося на разных винокурнях; Single Cask Malt – «однобочковый» солодовый виски.

В том случае, если виски изготовлен из зерна ржи, кукурузы или пшеницы, на этикетке мы обнаружим следующие семиотические маркеры: Grain – чистый зерновой виски (встречается крайне редко и маркирует самые дорогие и выдержанные – «королевские» – сорта); Single Grain  – зерновой виски, который производится на строго определенном винокуренном заводе; Pure Grain – комбинация нескольких зерновых виски разных винокуренных заводов; Grain Single Barrel – «однобочковый» зерновой виски; на этикетках виски, произведен-ного в США и Канаде из кукурузы, мы обнаружим семиотический маркер Bourbon. Наконец, в случае, если производится купажированный виски, то есть созданный путем смешивания разных сортов зернового и солодового напитков, то в его маркировке будет стоять вербалия Blend.

Важной характеристикой семиотики виски является рефлексия места его производства и разлива: если напиток односолодовый, то его наименование совпадает с названием самой винокурни, где он был произведен. Наличие определенного артикля перед названием виски (например, The Dewar’s) денотирует факт разлива напитка именно на этой винокурне. Кроме того, на бутылках обязательно указывается регион производства, поскольку его густальные и сцентальные качества очень сильно зависят от состояния почвы, на которой произрастала та культура, из которой он был дистиллирован.

Семиотизируется информация о длительности выдержки напитка и о бочках, в которых виски выдерживался: например, индикация 12 years DoubleWood означает, что виски был выдержан в двух типах бочек и состоит из спиртов, возраст которых составляет 12 лет; для многосолодовых (купажированных) сортов виски цифра индицирует возраст младшего спирта из числа тех, что входят в состав напитка. К числу обязательных знаков производства относятся объем (volume – указан внизу слева на этикетке) и крепость в спиртовых градусах (alcohol strength).

Наконец, важно упомянуть о семиотике ритуала «правильного» потребле-ния виски. Его не принято подавать уже разлитым: виски следует перелить в графин или поставить на стол в бутылке, поскольку кому-то может захотеться выпить неразбавленный скотч, а кто-то предпочитает виски со льдом или водой.

Виски пьют не спеша – для большего расслабления и раскрепощения. Знатоки утверждают, что закусывать напиток нельзя, так как теряется аромат и вкусовые ощущения. Впрочем, только шотландцы следуют подобной традиции; ирландцы любят пить виски с семгой, устрицами, копченым лососем, печеным мясом, птицей; американцы же предпочитают закусывать виски фруктами и шоколадом.

Очень важно для правильного восприятия виски использовать подходящие под него бокалы: здесь также наличествует довольно сложная ритуальная семиотика посуды, детерминированная тем обстоятельством, что разные виды сырья, из которых изготовляется напиток, придают ему разные вкусы и ароматы, наиболее полно раскрывающиеся в подходящем стекле. Так, виски простых сортов принято пить из бокалов типа short glass; виски со льдом или разбавленный – из толстостенных tumbler или highball, имеющих к тому же массивное дно. Сложный и наиболее качественный виски выпивают из бокалов типа nosing, который, постепенно сужаясь к верху, обеспечивает насыщенный аромат, который становится легко уловить. Из них не принято пить коктейли и купажи. Хороший односолодовый виски принято пить с бокалов tulip: он обладает сужающимися стенками, при этом форма бокала напоминает луковицу цветка, упомянутого в названии. К характерным особенностям относится и тонкая длинная ножка. Такие бокалы принято использовать для хорошего односолодового виски.

«Палец 3». Виски как дискурсивная сущность.

Виски – безусловно, не только семиотическая, но и дискурсивная сущность; это одновременно эмоциогенный знак и инструмент, оказывающийся катализатором дискурсоразвертывания. Он «развязывает язык», способствует непринужденной коммуникации, является непременным атрибутом клубной беседы, «small talk», иногда важен для успешного хода деловых переговоров в общении «без галстуков». Он провоцирует «романтический дискурс», безусловен в гастрономическом дискурсообразовании, заставляет тянуться к бокалу в случае, если оказывается героем дискурса рекламы самого себя. Виски – полноправный герой художественного дискурса и художественного текста, кинематографичен и «фотогеничен».