Александр Рудазов Преданья старины глубокой Александр Рудазов

Свадебный поезд ехал неспешно. Кони едва плелись, колеса противно скрипели, с трудом продираясь по раскисшей от дождей земле. Большой тракт выглядел запустело – торговый сезон завершился на Покров день, новый начнется только на Введение, четвертого студня.

С середины листопада и до конца грудня дороги приходят в полную негодность, вот и сидит народ по домам, ждет зимних холодов. Промерзнет землица, покроется снежком – тогда можно будет сменить телеги на сани и ехать куда вздумается.

Осеннее солнышко сегодня что-то не на шутку раздухарилось. Боярин Фома сидел, закутанный в толстый кожух, и ужасно прел. По лицу градом катился пот, все тело немилосердно чесалось, во рту пересохло. Конечно, кожух он мог бы снять… но не снимал.

Дело в том, что час назад боярыня Марфа сказала: «Жарко сегодня, сыми эту тяготу». Однако похмельный муженек, пребывавший сильно не в духе, назвал свою благоверную дурищей и наотрез отказался в чем-либо ее слушаться.

Вот и парился уже целый час. Скрипел зубами, но не сдавался.

К переднему возку подъехал десятник Суря. Бывалый ратник выглядел обеспокоенным.

– Господине, догоняют ведь нас – во-он верховые едут!.. – указал назад он. – Может, бронь на всякий случай вздеть?

– Кто такие? – брюзгливо спросил Фома. Он попытался было обернуться и посмотреть сам, но запутался в тяжелых полах и едва не упал носом на дно повозки. – Не разбойники ли?..

– Не видать пока… Но народу всего ничего – кажись, лошади только две…

– Ну так то пустяк… – отмахнулся боярин. – Небось гонец какой скачет…

– Эге-ге-ге-е-е-ей!!! – раскатилось сзади. – Дожида-а-ай! Фома Гаврилыч, дожида-а-ай!

– Охти мне! – схватился за продырявленную шапку боярин. – Забыл совсем, голова еловая!.. Десятник, остановь поезд, то наши едут!

Когда конь Яромира наконец избавился от седока, на его морде разлилось неописуемое блаженство. Несчастный жеребец пережил настоящий кошмар – несколько часов везти на спине ужасного волколака, пусть и в человечьем облике!

Зато княжна выглядела довольной, точно калачей наелась, и без устали щебетала обо всем подряд. Бедная девушка, ни разу в жизни не покидавшая стольного Владимира, а весь последний год и вовсе безвылазно сидевшая в женской половине терема, любопытствовала про все, что попадалось на глаза. Все ей было внове, все хотелось рассмотреть и потрогать.

Елену Всеволодовну усадили на самое почетное место, обложили подушками и окружили душной стеной ласки. Все ее желания – высказанные и невысказанные – немедленно удовлетворялись. Особенно усердствовали боярин Фома с боярыней Марфой – княжеские сваты всячески старались угодить будущей княгине Тиборска.

– Боярин, ты бы лучше приказал гнать во весь опор, – недобро прищурился Яромир, поймав умоляющий взгляд княжны. – Чего мы еле плетемся?

– Кони устали – всю ночь копытами перебирали… – отмахнулся Фома. – Ничего, поспеем… Не на пожар, чай…

– А для чего это вы всю ночь ехали? – нахмурился волколак. – Я же сказал не спешить, да нас поджидать! Почему не остановились на ночлег?

– Да как-то… ну… э… Да чтоб тебя, дружка, ну подумаешь – беда! Что ж нам было – посередь дороги ночевать?! Через три версты постоялый двор – там и отдохнем вволюшку!

– Боярин, – терпеливо сложил ладони Яромир. – Ты, кажется, чего-то не понимаешь. Останавливаться на постоялом дворе никак нельзя. Торопиться нужно. Как только пропажу княжеской дочки обнаружат – сразу вышлют погоню. Или, думаешь, Большое Гнездо такое простит? Поэтому нужно успеть до Галича раньше, чем нас догонят. Дальше гнаться не посмеют.

Фома выпучил глаза и начал хватать воздух, как рыба, выброшенная на берег. Красное, покрытое крупными градинами пота лицо исказилось в смеси испуга и гнева. Он ткнул Яромиру пальцем в грудь и зашипел:

– Да ты что же натворил, дружка?! Ты что ж, думаешь, мы от владимирских дружинных с таким обозом уйдем?! Ты что ж, не знаешь, какие у всеволодовых гридей кони?! Да развей их на всей Руси не сыщешь! Али умом рехнулся?!

– Боярин, а ты как думал? – усмехнулся Яромир. – Хотел и рыбку съесть, и на елку влезть? Может, князь нам еще и поклониться вслед должен – благодарствую, мол, что доченьку мою умыкнули, приезжайте еще, люди добрые! Так, по-твоему?..

– А что делать-то собираешься?! Догонят ведь – не помилуют!

– Ничего, боярин, не кручинься – как-нибудь и с этой бедой справимся… – лукаво прищурился Серый Волк. – Только ты это… прикажи малость повозки облегчить. Что ненужное – скидывай на обочину, добрым людям на поживу…

– Ненужного нет! Ничего нет! – забеспокоился Фома Мешок, делая такое движение, словно сгребал что-то в кучу.

– Боярин, не жадничай. В Нави от шмотья проку немного.

Впрочем, ничего особенно тяжкого при поезде все одно не нашлось. Основное-то беремя – сами поезжане, а их на обочине не оставишь… Так, избавились от кое-какой ерунды, да только что проку?

Лошади притомились, плелись уныло, склонив головы. Погонять сверх меры нельзя – коли эти падут, так новых взять негде. Пару-тройку запасных еще можно будет достать на постоялом дворе, но этакой малостью здесь не обойдешься…

Народу-то почти полсотни!

Меж Владимиром и Тиборском – триста пятьдесят верст. Дорожка хоть и прямоезжая, да зато дюже скверная, сплошь хляби да грязища. Верховому на не самой хилой лошаденке – четыре-пять дней пути. Большому поезду – почти вдвое дольше. Если пятьдесят верст за день свершить – уже хорошо, уже повезло.

– Эх, нам бы токма до реки раньше владимирцев поспеть! – почесал в затылке десятник Суря. – Там паромом переправимся, да и пожжем его за спиной! До броду крюк аграменный делать надо – отстанут владимирцы, надолго отстанут!

– До реки еще сотня поприщ, – покачал головой Яромир. – В самом удачном случае – завтра к вечеру доберемся. Раньше никак, хоть надвое разорвись.

Крохотные фигурки на небоземе показались вскоре после полудня. Поле вокруг как стол ровнехонькое – не спрячешься, не затаишься. С одной стороны плохо – не укрыться нигде, с другой хорошо – ворог тоже тайком не подкрадется, исподтишка не бросится, да и вперед незаметно не забежит.

Хотя никаких хитростей владимирцам и не требовалось – их холеные лошади без того легко нагоняли медленно плетущийся обоз.

Яромир оглянулся, цокнул языком, поднялся на ноги и крикнул:

– Тпру-у-у!!!

Кони начали замедлять ход. Боярин Фома всколыхнулся в своем кожухе, упал на дно повозки и завопил оттуда:

– Ты что, дружка, очумел?! Погоняй, погоняй!..

– Далеко ли до них, десятник? – спросил у Сури оборотень, не обращая внимания на кричащего боярина.

– Да верст пять будет… – приложил ладонь ко лбу степенный ратник. – Ишь, несутся-то как… И четверти часа не пройдет – нагонят…

– Так, – задумчиво уселся на корточки Яромир, копаясь в кошеле. – Ага. Ладно…

– Это, дружка… – обратился к нему Суря, глядя куда-то в сторону. – Того… Вы это… езжайте, а мы уж с ребятушками тут стеной встанем – задержим их сколько сможем…

– Их втрое больше, – покачал головой Яромир. – Перебьют вас, десятник…

– Ну дак что ж делать-то… – виновато развел руками Суря. – Коли перебьют – знать, судьба такая… А вы зато далеко уехать успеете…

– Правильно, десятник! – наконец выпутался из мехов боярин. – Строй своих!

– Я тоже останусь! – подъехал к хвосту колонны Иван, нетерпеливо подпрыгивая в седле. – Тоже сражаться буду!

– Да что уж там, княже, один лишний меч погоды не сделает… – отказался Суря.

– Это смотря какой меч! – подбоченился Иван, кладя ладонь на рукоять Самосека.

– Никак нельзя. Ты хоробр, спорить не стану, не последний, да только князь-батюшка не порадуется, коли и остатний его брат кости сложит…

– Тихо вы, оглашенные, не суматошничайте по пустякам, – поднялся на ноги Яромир, наконец разобравшийся с кошелем. – Никого оставлять не будем – по-другому владимирцев задержим… Гоните что есть духу – а я уж все устрою.

Дважды просить не пришлось. Челядь и без того тревожно поглядывала назад – на все близящиеся конные фигурки. Расстояние меж поездом и погоней успело сократиться чуть ли не вдвое. Уже можно было различить и прапорца, трепещущие на ветру, и золоченые шеломы на маковках, и развевающуюся браду воеводы Дуная…

Яромир выпрямился во весь рост, легко удерживаясь в разгоняющейся повозке, и достал из кошеля невзрачный темно-серый камень. Кремень. Самый обычный кремень для огнива. Оборотень, ехавший последним, размахнулся и что есть мочи швырнул эту пустяковину вдаль, торопливо причитывая вслед:

Ты лети, лети, кремень,

Позабудь про сон и лень,

Службу выполнить пора,

Был ты камнем, стань – гора!

Кони испуганно заржали. Там, куда упал крохотный кремешок, из земли вспучивался огромный холм. Он рос с умопомрачающей скоростью – вот уже застлал все небо, закрыл собой солнце! Дорога резко пошла под уклон – каменная гора, выросшая в считанные минуты, воздвиглась на ней непреодолимым препятствием.

– Ай, молодец, бабуля!.. – расхохотался Яромир, глядя на оставшуюся за спиной громадину. – Ну, удружила!.. Славный погоне подарочек!

Обомлевшие поезжане смотрели на него выпучив глаза. Равнодушно ковырял в носу один только Иван – он вполне успел привыкнуть к хитрым выходкам Серого Волка.

– С нами крестная сила… – дрожащей рукой перекрестился боярин Фома. – Это что ж такое творится, дружка?! Никак бесовщина!

– Спокойно, боярин, это баушки Кузьминишны подарочек.

– Так я ж и говорю – бесовщина! Это что ж теперь – так и будет посередь дороги скала торчать?! Весь тракт запортил!

– Для чего же? – усмехнулся Яромир. – Завтра с рассветом все исчезнет как не бывало. Эта гора не гора, а мара – наваждение, видимость. Хотя взобраться на нее при нужде можно…

– Точно бесовщина…

– Ну, зато владимирцы теперь отстанут на время! – ухмыльнулся десятник Суря. – Пока-то эту дуру каменную объедут!.. Тут кругаля немалого дать придется!.. Семь, а то восемь верст лишку – да все по полю дикому, по грязюке!..

Действительно, почти два часа о погоне не было ни слуху, ни духу. Но потом, когда чудотворная скала окончательно скрылась из виду, на небоземе вновь объявились крохотные фигурки. Владимирцы, едущие чуть не вдвое быстрее, обогнули кремень-гору по широкой дуге, вернулись на тракт и теперь опять нагоняли похитителей княжны.

– Теперь что делать будешь, дружка?! – свирепо уставился на Яромира боярин.

Оборотень невозмутимо хлопнул по плечу возничего, веля замедлить ход. Его повозка успела вырваться вперед – чуя за спиной волколака, лошади бежали особенно борзо. Теперь же она постепенно начала отставать, пока снова не стала последней.

Дождавшись, пока все остальные его обгонят, Яромир выпрямился во весь рост и неторопливо вытащил из кошеля простой деревянный гребень. Совершенно ничем не примечательный – ни картинки, ни узора какого. Обычная деревяшка с частыми зубцами.

Однако теперь тиборчане смотрели на лукаво щурящегося оборотня во все глаза, жадно ловя каждое его движение. Яромир размахнулся и швырнул вдаль второй подарок бабы-яги, причитывая вслед:

Лети в поле, гребешок,

Деревянный мой дружок,

Чтобы враг к нам не полез,

Превращайся, гребень, в лес!

Вновь усталые кони захрапели и резко прибавили ходу, едва не перевернув одну из повозок. Из земли, вспарывая пожухлый травяной ковер, вылетела зеленая пика. Она устремилась к небесам, распахивая колючие лапы, встряхнулась, избавляясь от прилипшей земли, и замерла неподвижно.

За первой елью последовали другие. То тут, то там на бескрайней равнине поднимался очередной лесной солдат, ощетиниваясь грозной хвоей. Они выскакивали все чаще и чаще, пока в глазах не зарябило от древес, порожденных ведьминским чернокнижием…

Преследователи совершенно скрылись за этим зеленым частоколом. До чуткого уха оборотня донеслось едва слышное ржание и ругань – воевода Дунай что есть силы клял проклятое колдовство. Теперь ему придется либо продираться сквозь густую чащу, либо давать большой крюк.

Что бы он ни выбрал – владимирцы надолго отстанут…

Они и отстали. Часа три о погоне не было ни слуху ни духу. Но потом на небоземе вновь объявились крошечные точки. Витязи Всеволода порядком утомились, их кони – еще больше, но о том, чтобы забыть о похитителях княжны и повернуть назад, не могло быть и речи.

К тому же тиборчане устали ничуть не меньше.

– Еще есть что в запасе, дружка? – с надеждой обратился к Яромиру Фома Мешок. – Выручай давай, теперь на твою бесовщину только и уповать!

– Не вешай носа, боярин, найдется и еще кое-что! – усмехнулся оборотень, уже в третий раз замедляя свою повозку.

На сей раз из заветного кошеля появился полотняный платок, окрашенный васильковым цветом. Яромир бережно развернул его, поднял как можно выше, держа за концы обеими руками, и пустил по ветру, негромко причитывая:

Лети по ветру, платок,

Заключивший вод поток,

Пустит вдаль тебя рука,

Из тряпицы стань река!

Нежно-голубой плат приземлился точно посередь дороги – да так ровно, точно скатерть расстелили. Но он недолго там оставался – прямо из полотна вдруг брызнули водяные струи. Шире, шире, еще шире! Текучая лавина расползалась по полю, сама продавливая себе русло – словно под водой спрятались копари с лопатами, резво ведущие в обе стороны широченную борозду.

Дивная река все расширялась, удлинялась, углублялась. Тиборчане зачарованно смотрели на этакое чудо – водяной поток, текущий сразу в две стороны! В том месте, где приземлился платок бабы-яги, река будто бы разделилась невидимой чертой – именно от нее хлестало бурное течение. Точь-в-точь две косы женские, из лазуревых струй сплетенные…

– Здесь, пожалуй, потрудней придется!.. – радостно потер ладони боярин Фома. – Реку-то не объедешь, переплывать придется!.. а она не слишком мелка?.. – обеспокоился он. – А, дружка?.. Вброд-то не перейдут, а?..

– Княжеский терем по самую маковку скроется, – рассеянно ответил оборотень, думающий о чем-то своем. – Ты, боярин, погоняй, погоняй коньков, дотемна времени еще вдосталь…

– Куда ж их погонять-то еще? – набычился Фома. – С ног валятся!

– Ты, главное, дотемна дотерпи как-нибудь, а там отдохнем, на ночлег встанем…

– Ополоумел, дружка?! Какой ночлег?! А владимирцы как же?!

– А что владимирцы?

– Дак через реку-то твою они с божьей помощью переберутся – чай, не море-океан, не больно-то и широка! А дальше опять по следу пойдут! И прямо спящих нас!..

– Думаешь? – усмехнулся оборотень.

– Ну а как же?!

Яромир, покачал головой, поискал взглядом Сурю и окликнул его:

– Десятник, а рассуди-ка ты нас! Вот кабы это ты владимирцев возглавлял, да за нами в погоню шел – что бы ты на закате делать стал?

– Как что? – степенно ответил пожилой дружинник, крутя ус. – Ночевать бы приказал. Кони устали, люди устали. А коли во тьмище лететь сломя голову – так можно и на принаду нарваться. Хорошо, коль просто на людей затаившихся – а ну как у тебя в кошеле еще какая гадость чернокнижная припасена?.. Разверзнешь, чего доброго, пропасть посередь дороги – так все и ухнем сослепу! Нет, я уж восхода дождусь, лошадям роздых дам – а там снова в погоню! До Галича еще далече – небось успею нагнать…

– Слыхал, боярин, что ратный человек говорит? – хмыкнул Яромир. – Ему-то виднее, как думаешь?..

– Вестимо… – неохотно согласился Фома Мешок.

На закате свадебный поезд наконец остановился. Отъехал подальше с дороги и встал лагерем. Бока притомившихся коней вздымались и опадали, они вяло пили тепловатую воду и ворошили торбы с сеном. Поезжане разожгли костры, начали стряпать ужину.

Несколько мечников во главе с десятником Сурей встали караулом, пристально оглядывая окрестности. К ним присоединился Иван – княжич, весь день лежавший кверху пузом в одной из повозок, теперь отправился размять ноги. Хотя его так и тянуло к самому большому костру, у которого восседали боярин Фома с супругой.

Конечно, бояре Ивану ни на кой черт не требовались. Однако с ними же сидела и похищенная из отчего дома княжна. Зябко куталась в теплую свиту, но смотрела весело, с любопытством оглядываясь по сторонам. Все-таки доселе она и Владимира-то ни разу не покидала…

А Яромир к кострам не подходил вовсе. Он сказался сытым и уснул под одной из повозок, завернувшись в плащ-вотолу.

Точнее, так думали все остальные. На самом же деле хитрый оборотень незаметно соорудил чучело из соломы, да и накрыл его своим плащом. А сам потихоньку растворился в ночи, без труда проскользнув под самым носом тиборских гридней.

Удалившись на достаточное расстояние, Яромир легко кувыркнулся через голову, становясь волком, и дальше уже пошел как по ниточке, ловя мокрым носом разлитые во тьме запахи. Их хватало – со стороны покинутого лагеря веяло лошадьми, сеном, потом, шкурами. А еще железом, дымом и жареным мясом – ни один нормальный зверь к такому безобразию близко не подойдет.

Почти такие же запахи шли и с другой стороны – только более слабые, далекие. Владимирцы. Снова дым и жареное мясо – значит, в самом деле встали лагерем, как Яромир и предсказывал. А вот людской пот пахнет малость по-другому – как от мокрых тел. Выходит, через наколдованную реку все же перебрались…

Подобравшись близко, Яромир снова кувыркнулся через голову, возвращаясь к человечьему обличью. Близ владимирского лагеря тоже стоял караул, но и мимо него хитроумный волколак прошмыгнул без малейших осложнений.

Мрачные гридни выглядели усталыми. Воевода Дунай супил брови, глядя в пляшущие языки костра, выковыривал из бороды набившийся сор, что-то тихонько бормотал. Время от времени старик встряхивал головой, словно кому-то кивая, гневно потрясал кулаком.

Меж расседланных лошадей заскользила смутная тень. Пока что – всего лишь заскользила. Яромир двигался короткими шажками, босые ступни как будто ощупывали холодную землю. Да так бесшумно, легко, незаметно, точно оборотень и в самом деле был всего лишь легким порывом ветерка.

Он присматривался, прислушивался, но больше ничего не делал. Спокойно ждал, покуда все затихнет, покуда лагерь погрузится в крепкий сон.

А потом… потом на свет появился заветный отцовский нож. Яромир тихонечко сновал по лагерю и резал подпруги, стремена, уздечки, поводья. Двигался он быстро, сноровисто, не давая лошадям времени сообразить, что среди них чужак. Благо народу собралось немало, одного лишнего никто не замечал.

Терпеливо перепортив кучу упряжи, оборотень лукаво прищурился и прыгнул в самую середину лагеря, кувыркаясь через голову. Человек в мгновение оборотился волком – и к небесам устремился веселый вой довольного собой хищника.

Сон с лагеря как ветром сдуло! Владимирские витязи, мирно посапывавшие у тлеющих кострищ, повскакивали, хватаясь за оружие, ошалело озираясь по сторонам, но не видя ни зги в кромешной тьме. Караульные тревожно перекликались, не понимая, как кто-то мог пробраться мимо них, таких настороженных!

Но куда живее людей среагировали их кони! Волколак в своем зверином обличье вызвал у них дичайший ужас – ночную тишину вмиг прорезало многоголосое ржание. Перепуганные до дрожи в коленях, богатырские скакуны помчались кто куда, чтоб только оказаться подальше от этой серой тени, клацающей зубищами. На земле остались лишь остатки привязей, перерезанных хитрющим Яромиром.

Шум, гвалт и паника царили довольно долго. Волчья тень носилась во тьме, распугивая лошадей, разгоняя их в разные стороны. Владимирцы безуспешно пытались сообразить, что происходит, кто на них напал. Люди кричали, кони ржали, волколак выл и рычал – однако никого не трогал даже кончиком зуба…

Когда воевода Дунай наконец навел порядок, зверей и след простыл. Всех – и коней, и волка. Спешенные витязи растерянно переглядывались, подбирали с земли порезанные куски упряжи, чесали в затылках, не зная, что теперь делать. Дюжина лошадей в лагере осталась – к некоторым Яромир не сумел подобраться, некоторые убежали не слишком далеко и быстро воротились. Но большая часть рассеялась по широкому полю – и собирать их придется долгонько… Да еще и упряжь вся перепорчена…

С восходом солнца усталый воевода спрятал лицо в ладонях, промычал что-то неразборчивое и приказал возвращаться обратно.

А в тиборском лагере из-под повозки выбрался невысокий желтоглазый мужичок, сладко потянулся, словно только что продрал очи, лукаво прищурился и негромко сказал:

– Ну, боярин, дальше можем ехать спокойно…

Глава 35

По Костяному Дворцу летели сбивчивые, противоречащие друг другу слухи. Шептались, что государь-де странный стал какой-то, не тем чем-то занимается. Точно заболел чем нехорошим – государственные дела забросил, о войне с Тиборском и всей Русью думать забыл, день-деньской сидит в трапезной с одной из своих жен, разговоры разговаривает.

Да уж не подменили ли батюшку Кащея?!

А Кащей тем временем вкушал заморские яства наедине с Василисой Премудрой, не отрывая от нее ледяного взора. Та уже битый час мусолила одну-единственную виноградину, безуспешно пытаясь преодолеть чудовищную неловкость. Молчание, залившее все вокруг, давило каменным сводом, точно гробовая крышка над головой.

Да, Симтарин-трава подействовала, спору нет. Бессмертный царь и в самом деле влюбился в нее, Василису, влюбился по самые уши.

Только вот выглядела его любовь как-то очень уж странно – одно слово, Кащей!

Сначала Василиса думала, что теперь-то ей уж точно от подклета не отвертеться. И страшно этого боялась – умом-то понимала, что ничего не поделаешь, придется, но лечь в постель с этаким чудищем, позволить ему себя ласкать… бр-р-р, даже подумать тошно!

Однако ничего подобного не последовало. Похоже, права была Зоя – отсохло давно все у старикашки, теперь так, вприглядку только…

Кащей ограничился несколькими поцелуями – скромными, целомудренными. Дальше заходить не стал, видимо посчитав, что этого вполне достаточно.

Уже четвертый день Василиса неотлучно находилась при втюрившемся колдуне. Он сверлил ее взглядом так, словно хотел проделать дырку. Но чувств при этом никаких не проявлял – ласковости во взоре не прибавилось, теплоты в голосе по-прежнему не слышалось.

Мертвец, как есть мертвец…

– Почему ты так мало ешь? – сухо спросил Кащей.

– Аппетита нет… – надула губы Василиса.

– Может быть, ты хочешь чего-нибудь другого? Пожелай – и сюда доставят любые кушанья.

Василиса окинула взглядом ломящийся стол, накрытый только для них двоих, и задумалась – каких же еще кушаний она может пожелать? Вот миска, доверху наполненная селедочными щеками. Вот заморские слизняки в раковинах – устерсы. Вот диковинный подземный гриб – тартюфель. Вот рагу из соловьиных языков. Вот суп из хвостов неродившихся поросят, извлеченных из утробы матери. Вот новорожденный козленок, сваренный в горных травах. Вот сладкие вина заграничные – фряжские, гишпанские и цареградские.

– Я исполню любое твое желание, пусть оно будет насколько угодно невыполнимым, – равнодушно сказал Кащей, чуть шевеля пергаментными губами. – Я – полновластный царь этой земли. Для меня нет ничего невозможного.

Василиса наконец проглотила злополучную виноградину и крепко задумалась. Она привычным жестом погладила цепочку на шее, провела пальцем по краешку хрустального бокала, не поднимая на Кащея глаз, и очень тихо сказала:

– Ты и в самом деле любишь меня, господине Кащей?

– Да. Не знаю, почему, – плотно сжал губы кошмарный старик, – но я действительно испытываю к тебе непреодолимое влечение. Для меня это странно. И необычно. Я очень давно ничего подобного не чувствовал.

– В таком случае – докажи это… – еще тише молвила красавица.

– Чем же я должен это доказать? Проси чего хочешь.

Василиса открыла было рот, чтобы попросить отпустить ее на волю… но тут же передумала. Попавший под чары Симтарин-травы, Кащей не отпустит ее тем более. Да и не очень-то хотелось Василисе несолоно хлебавши возвращаться в Тиборское княжество – там она теперь никто, вдова покойного Игоря, не более…

– Коли у тебя есть я – зачем тебе тогда все остальные супруги? – вкрадчиво спросила Василиса. – Суженый мой, разве могу я чувствовать себя по-настоящему любимой, если вынуждена делить тебя с еще сорока девятью красавицами?..

– Я дам им волю, – без раздумий ответил Кащей. – Весь сераль будет только твоим. Весь Костяной Дворец будет твоим. Все мое царство будет твоим. Скажи только одно слово – и все, что у меня есть, будет твоим. Пожелай – я высыплю к твоим ногам все золото моей казны.

– Ты так добр ко мне, господине… – похлопала ресницами Василиса. – Так щедр…

– В знак моей любви я готов отдать тебе любое сокровище, – равнодушно подтвердил Кащей.

– Любое?..

– Любое.

– Что же это за вещь?

– Тайна… Тайна, которую ты не раскроешь никому – даже мне… Тайна твоего бессмертия… Никто не знает, где кроется твоя смерть – и мне ты этого тоже не расскажешь… О нет, я вовсе не прошу ее раскрыть! – поспешно отвернулась Василиса, стараясь выглядеть как можно более опечаленной. – Но все же мне жаль, что одна недомолвка останется меж нами навсегда… Ты знаешь обо мне все… А вот я о тебе… увы…

– И всего-то? – бесцветным голосом спросил Кащей. – Ну, это не такая уж тайна. Видишь в углу голик?[59] В нем – моя смерть. Сломай его о колено – и я умру в тот же миг.

Василиса медленно перевела взгляд на указанный голик. Сухой, тоненький – в самом деле, сломать его легче легкого…

Прекрасная княгиня тут же вскочила со скамьи и метнулась в угол. Крепко схватив голик, она вернулась обратно, скинула со стола заморские яства и бережно водрузила на их место драгоценный пучок прутьев. Подпустив в голос испуганной дрожи, Василиса истово взмолилась:

– Господине Кащей, так спрячь же немедленно этот голик как можно дальше, запри на сто замков, поставь кустодию надежную!!! Разве же можно такое сокровище просто так в угол бросать?! А коли случайно кто сломает?! Всякое ведь на свете бывает! Прошу тебя – не ради себя, но ради меня – схорони его понадежнее!

Змеиные глаза бессмертного царя неотрывно смотрели на пыльный голик, ласково поглаживаемый нежными руками Василисы. Она лелеяла его так, словно вдруг обрела давно потерянное дитя.

Очень медленно разомкнулись иссохшие губы, и Кащей вымолвил:

– Я солгал. Моя смерть не в этом голике. Я просто желал взглянуть, как ты поступишь.

Василиса изумленно открыла рот, всплеснула руками и укоризненно покачала головой, всем своим видом выказывая негодование обманом, но одновременно – невольное восхищение столь изящной уловкой!

Однако в глазах она старательно прятала злорадный огонек. Этот замшелый колдун, возомнивший себя великим хитрецом, решил, что сумеет провести ее, Василису Премудрую! Конечно, она мгновенно догадалась, что ее просто проверяют – ну какой полоумный станет прятать свою смерть в дурацкий голик?!

Тем не менее, внешне она старательно подыгрывала Кащею – пусть думает, что она в самом деле желает защищать и оберегать своего «суженого»…

– Придвинься ближе, – холодно приказал жуткий старик. – Сейчас я расскажу тебе то, чего еще никому никогда не рассказывал.

Вот теперь Василиса и в самом деле обратилась в слух. Как только Кащей начал свой рассказ, алые губки пораженно разомкнулись и уже не смыкались до самого конца.

– Это началось очень и очень давно, – монотонно заговорил старик в железной короне. – В те незапамятные времена здесь не было еще ни Руси, ни моего царства. Вообще людей было куда меньше, чем сейчас, а вот нечеловеческих народов – заметно больше. Сварог в те годы только-только взошел в Ирий, Перун и Велес все еще были простыми смертными, а мой сводный брат Даждьбог-Денница даже не родился. Здесь – именно на этом месте, где сейчас стоит Костяной Дворец – появился на свет я. Я стал плодом случайной любви, кратковременного союза Вия и Живы. Оба они к тому времени уже стали богами, но еще достаточно молодыми, не успевшими в полной мере осознать свое величие. Ты видела моего отца – того, каков он есть сейчас. Но тогда он еще не был Старым Стариком, не был демоном, и выглядел совершенно иначе – его даже можно было назвать красивым. Я родился похожим на своих родителей. Правда, стать богом, подобно им, мне не удалось – далеко не все дети богов рождаются бессмертными. Нет, я родился смертным. Но щедрая примесь ихора в крови обещала мне очень долгую жизнь – многие века, возможно, даже тысячелетия. Потому тогда я не беспокоился о будущем. Я просто жил – жил весело и беззаботно, жил в свое удовольствие, радуясь всему вокруг. Я любил и был любим – в те времена я был завидным женихом и разбил немалое множество сердец. Но время шло, и постепенно на смену белой полосе пришла черная.

Кащей ненадолго замолчал, неподвижно глядя перед собой, постучал пальцами по столу и продолжил:

– С течением лет ко мне явилась скука. Я перепробовал многое, чтобы ее развеять – путешествовал, торговал, сражался, изучал науки и волшебство, искал разнообразных развлечений. Во всем, за что бы я ни брался, мне неизменно сопутствовала удача. Но в конце концов я вернулся туда, где родился, и занялся мирным хозяйствованием. Из нескольких мелких племен я сколотил для себя небольшое царство, и зажил здесь, в Золотом Дворце. Тогда он еще не назывался Костяным. Так незаметно пролетели века, и время все же начало потихоньку брать свое. Появилась первая морщинка, первый седой волос. Я остепенился и перестал покидать дворец без нужды. Из множества подруг осталась только одна – тоже непростого происхождения, а потому долгоживущая. Я всей душой любил ее, а она любила меня. Наши владения располагались по соседству, и мы подолгу гостили друг у друга. Все чаще заходила речь о том, чтобы связать себя священными клятвами и больше никогда не расставаться.

Кащей снова прервался, вспоминая то далекое время, и медленно произнес:

– У меня было все, чего может пожелать душа – любовь, богатство, власть. Я в полной мере мог назвать себя счастливым. Впереди у меня были еще бесчисленные века такой жизни. Тем не менее, понемногу ко мне начал являться страх. Я стал бояться, что однажды потеряю все это. Я стал бояться смерти. Убить меня было не так просто, как обычного человека, но все же вполне возможно. Да и старость когда-нибудь все же явилась бы – пусть и очень нескоро. И понемногу меня все больше увлекали тайны чернокнижия. Днями и ночами я просиживал в тайном подземелье, ища способа навечно закрепить счастье, обвести Курносую вокруг пальца. И в конце концов я отыскал искомое. В одной из древних книг я нашел полузабытое заклинание, способное перенести человеческую душу из тела в неодушевленный предмет, связать их незримыми нитями, сделать одно зависимым от другого. Меня это заинтересовало.

– И?.. – подалась вперед Василиса.

– Нет, тогда я ничего делать не стал. Несмотря на очевидные достоинства, у ритуала были и немалые недостатки. Мне он показался недостаточно хорош. И я взялся его усовершенствовать. Несколько долгих месяцев я работал в полном одиночестве, корпя над книгами в тиши своих чертогов. Постепенно ритуал обретал все большую прелесть. Теперь он даровал не просто вечную жизнь – нет, теперь к ней прилагалась совершенная неуничтожимость и тысячекратная телесная мощь. Я получил бы могущество бога, оставаясь человеком. Но кое-что меня по-прежнему удерживало. Извлекши душу из тела, я тем самым лишался всех радостей жизни – а ведь ради них все и затевалось. Навек утратить человеческие чувства, стать черствым и равнодушным – нет, мне не хотелось этого. Ритуал был полностью подготовлен, но я не обращался к нему, ища способа усовершенствовать его дальше. Однако он все не находился.

Кащей между делом пропустил жидкую бороду сквозь пальцы и быстрым движением выдернул один волосок. Тот рассыпался у него в руках, а из подбородка вмиг выскочил новый – точно такой же.

– Все бы ничего. Но пока я искал секрет бессмертия, я совсем забросил хозяйственные дела, позабыл о охране границ и поддержании порядка. А в те времена у меня были и враги – в основном завистники, желавшие прибрать к рукам мое достояние. В одну глухую ночь Золотой Дворец был взят стремительным штурмом. Мою дружину перебили до последнего человека, а меня самого взяли в плен спящим.

– Кто?.. – ахнула Василиса.

– Теперь это уже не имеет значения. Слишком много воды утекло с тех пор. Но важно то, что мои враги не убили меня – ведь убить человека можно только один раз. Вместо этого меня заковали в цепи и посадили в подземелье. Я стал рабом в собственном дворце. Потянулись годы нескончаемых мук и унижений. Ради пущего издевательства мои цепи были откованы из чистого злата – но меня это мало радовало. Меня морили голодом и жаждой, били и калечили, постоянно подвергали самым страшным пыткам. Пуще того – мои пленители тоже знали кое-какой толк в колдовстве, и они черными чарами вытягивали из меня силы, лишая здоровья и молодости. Три долгих года я провел в рабстве – и за эти три года из сравнительно юного и крепкого человека стал тем, что я есть ныне. Взгляни на меня внимательнее – та година до сих пор написана на мне, как на пергамене. Именно тогда я стал походить на ходячий скелет, волосы на голове выпали, а борода, напротив, выросла предлинная. Кожа испортилась, подгнила и покрылась пятнами, ногти и зубы пожелтели и раскрошились. Я превратился в дряхлого старца. Слабого. Немощного. Бессильного. Изуродованного. К концу третьего года я с трудом шевелился. Жизнь во мне еле теплилась.

– И что потом?..

– Однажды ночью, когда я уже оставил всякую надежду, мне вдруг выпал счастливый случай. Дверь темницы попросту забыли запереть. К тому времени меня уже не приковывали к стене и даже не стерегли – кого могло встревожить то ничтожество, в кое я обратился? Куда я мог убежать, будучи скованным по рукам и ногам? А даже покинув камеру – что может сделать умирающий старик в цитадели, полной вооруженных до зубов воинов? Нет, я никому не был страшен, меня не боялись. Однако каким-то чудом мне все же удалось выбраться – я был слабее новорожденного, но все-таки полз по полу раздавленным червем, волоча за собой тяжеленные цепи. И в конце концов ухитрился прокрасться в свое тайное подземелье – по счастью, меня держали не так уж далеко оттуда. Враги не прознали о нем и не нашли секретного прохода – там все осталось точно так, как три года назад, когда я последний раз запер за собой дверь. Ритуал Обездушивания был полностью подготовлен – оставалось лишь прочесть заклинание. На миг я заколебался даже тогда. Но меня в любой момент могли найти. Я пребывал на грани между жизнью и смертью. И в конце концов я сделал это.

В глазах Кащея на миг что-то промелькнуло. Как будто снова перед ним явилась та картина: глубокая ночь, подземелье древней цитадели, и он, измученный, израненный, истощенный, читает страшное заклинание, вырывающее душу из тела.

– По окончании ритуала я перестал быть собой. Вместе с душой ушли боль, голод, страх, сомнения. Ушло все человеческое. Отныне и навек я обречен был оставаться в том обличье, в каком пребывал на тот момент – в обличье немощного уродливого старика. Ты видишь эти струпья, покрывающие меня столь плотно? За несколько дней до побега я был подвергнут ужасной пытке – меня посадили в железный гроб, утыканный иглами изнутри. Ранки успели слегка поджить, прикрылись корочками подсохшей сукровицы – но не более того. А ритуал закрепил все как есть – ни один из тех струпьев не исчез до сих пор, все они по-прежнему со мной. Я не могу даже подстричь бороду – она останется такой вечно. Но зато тело вмиг налилось невероятной силой – я разорвал цепи легче, чем гнилые нитки.

– А что ты сделал с?.. – тихо спросила Василиса.

– Став бессмертным и неуязвимым, получив в свои руки мощь тысячи богатырей, я перебил всех захватчиков до единого, – равнодушно ответил Кащей. – Это было очень забавно. Хек. Хек. Хек. У них был чрезвычайно глупый вид – жалкий пленник вдруг обрел невиданное могущество, в единый миг смешав своих бывших господ с грязью. Они так смешно вопили, когда я насаживал их на колья. Да, это было забавно. Но месть не вернула мне прежней жизни – то, что было, ушло навсегда. Из мирного цветущего края моя вотчина успела превратиться в царство ужаса и мрака. Именно тогда здесь появились оплетаи – ради насмешки чернокнижник, взявший меня в плен, переделал моих прежних подданных в исковерканных уродцев. Его же злокозненный ум породил дивиев – железный гроб с иглами, наградивший меня вечными струпьями, был пробным образчиком. Спустя некоторое время я закончил его работу.

– А что стало с твоей прежней любовью?..

– Она умерла.

– Они убили и ее?..

– Нет. Пока я был в плену, она пыталась меня освободить, но лишь привлекла к себе ненужное внимание. Враги вторглись и в ее владения – ей пришлось бежать. Лишь спустя семь лет после освобождения я отыскал ее. Я больше ничего к ней не чувствовал, но все еще помнил то, что было прежде. Однако в новом виде я внушал ей лишь ужас. Она смотрела на меня с жалостью и страхом, плакала, стенала, проклинала моих мучителей. Но когда я спросил, желает ли она все еще стать моей женой, она лишь отшатнулась. Тогда я убил ее. Убил, чтобы проверить – не сохранилось ли во мне еще хоть чего-то от человека? Не станет ли мне жаль былую любовь, когда она умрет? Оказалось – нет. Глядя на остывающий труп, я не испытывал ничего совершенно. Мне было все равно. Мне и сейчас все равно.

Василиса смотрела на Кащея окаменевшим взором.

– После этого я испробовал еще многое, проверяя – не сохранилось ли хоть какое-нибудь прежнее чувство, пусть даже самое неприятное? Оказалось, что нет. Ничего не сохранилось. Гнев, ненависть, зависть, отвращение, насмешка, злорадство – ничего из этого я с тех пор не испытывал. Впрочем, одну страсть я все же сохранил – причем как раз такую, которой раньше почти не знал. Дело в том, что ритуал Обездушивания требовалось проводить совершенно нагим. Но на мне в тот момент были цепи – те самые, из чистого злата. Я не мог их снять. И это сказалось на исходе – в качестве побочного действия ритуала я приобрел болезненную страсть к злату. Глядя на него, прикасаясь к нему, я испытываю ни с чем не сообразную алчность. Златая казна заменила мне все прежние радости и удовольствия, заменила любовь и счастье, дружбу и преданность.

Кащей взял в руки золотое блюдо, и в его глазах действительно промелькнул живой огонь – злой, алчный, но все-таки живой.

– А куда же ты поместил свою душу, господине Кащей?.. – очень-очень осторожно спросила Василиса.

– В то, что первым попалось под руку, – равнодушно ответил тот. – В иглу. Когда я лежал в том гробу, что оставил на мне все эти струпья, одна из игл случайно отломилась. Я спрятал ее в собственной бороде и сберег – в том положении любая мелочь могла оказаться ценной. Именно эта иголка, все еще испачканная в крови, вместила в себя мою душу. Первые годы я просто таскал этот талисман при себе, но потом решил припрятать его понадежнее, а заодно попробовать выяснить – нельзя ли еще как-нибудь увеличить мое нынешнее могущество? Путем долгого исследования я выяснил, что существуют определенные закономерности. Чем большее расстояние разделяло меня и мою душу, тем быстрее я возрождался, будучи ранен или убит. А будучи помещенной рядом с сильным источником волшебства, она увеличивала мою силу еще больше обычного. Следовательно, нужно было схоронить иглу где-нибудь достаточно далеко от моего собственного местонахождения и одновременно – достаточно близко от какого-нибудь Дивного Места. На всем белом свете не нашлось более подходящего места, нежели остров Буян. Хек. Хек. Хек.

На поварнях Костяного Дворца день-деньской царят дым и чад, шум и гвалт. Татаровьинки и людоящерицы хлопочут у печей, котлов и жаровен, готовя провизию для многочисленных обитателей кащеевой цитадели.

Сейчас, когда мрачная громада собрала вокруг себя неисчислимую рать со всех концов Кащеева Царства, работы заметно прибавилось. Куда ни глянь, до самого небозема простираются шатры и шалаши. Здесь земля потемнела от скопища черных муриев. Там она явственно шевелится – то навьи, прячась от дневного солнышка, кротами зарылись в почву. Псоглавцы водят табуны диковинных лошадей с собачьими головами, шуликуны освещают ночь тысячами крошечных свечек, самоядь сидит ровными рядами, что-то утробно мыча теменными зевами…

Впрочем, рядовые ратники стряпают себе сами. У них кашевары свои, других не надобно. Забирают с поварен снедь, а там уж готовят из нее что вздумается. Погреба Костяного Дворца ломятся от запасов, да и новые постоянно подвозят. Урожай недавно собрали – время платить дань властелину. И платят, как миленькие платят – с Кащеем не пошутишь, от повинностей не уклонишься.

Те, кто пытался – вон, на кольях сидят.

Одна из поварен стоит наособицу от остальных. Здесь готовят яства для самого Кащея и его главных прихвостней. Кого попало сюда не допускают – только самых умелых и надежных кухарей. Запахи тут стоят особенно вкусные – прямо хоть режь воздух ножом да кушай. Уютно, тепло, хорошо – отличное местечко, чтоб посидеть-побалакать в узком кругу.

Прямо сейчас посреди этой особой поварни на мягком ковре возлежал здоровенный котище с раздувшимся брюхом. Баюн вяло подергивал лапами, шевелил белыми от сметаны усами и сонно мурлыкал.

– Мрррррррр… мррррррр… мррррррр… – разносилось вокруг.

Его пушистый живот использовали вместо подушки сразу двое – Калин Калинович и Соловей Рахманович. Хан татаровьев и старый полувелет тоже лежали на ковре рядом с теплой печью и лениво беседовали, обсуждая успешный налет на стольный Владимир. За столом сидели Яга Ягишна с Моровой Девой – Лихорадки вчера воротились домой. А у большой печи порхал колдун Джуда, замешивая тесто.

– Как, Рахманыч, оправился от ожогов-то?.. – полюбопытствовал Калин. – А и крепок же ты, однако – прямо-таки гвоздями душа к телу прибита…

– Да это что, пустяк… – покривился Соловей. – Вот когда Муромец меня убивал – вот тогда действительно тяжко пришлось… Думал, вправду сдохну… Ан нет – не добил Илья меня чутка, выкарабкался я… Глаз потерял, пластом не один год потом лежал – но вот же, поднялся все-таки…

– Да, я знаю эту сказку… – сквозь дремоту проурчал Баюн. – Рассказать?..

– Нишкни, кошка блудливая! – прикрикнула на него баба-яга. – Из-за тебя, гулены, все напасти! Змиуланыч до сих пор не в себе – третий день из своей горницы не вылазит!

– Да ладно тебе, бабушка… – зевнул Калин. – Зато силу нашу Всеволоду показали – теперь-то он точно забоится на Кащея лапку задирать…

– Хорошо, коли так… – пожевала морщинистыми губами Яга Ягишна. – Ан сумлеваюсь я все ж… Навьюшка, а ты что ж воротилась-то рано так?..

– Холодает на Руси… – еле слышно прошелестела Моровая Дева. – Морозы крепчают… Да и попы нас затравили вконец – лютует отец Онуфрий, роздыху не дает… Зимовать здесь будем…

– Морозы крепчают? – довольно прокряхтел Карачун, вваливаясь в дверь с тремя глиняными горшками в охапке. – Эт хорошо, эт правильно! Ох и лютая же зима будет на Руси в этот год, ох и промерзнут же людишки! Аж до самых косточек!

– Так что, в этом году воевать не идем?.. – с легким сожалением спросил Калин, чуть приподымая голову. – Жалко… Змиуланыч расстроится…

– Откладываем до весны, – пожал плечами Карачун. – Раз уж Глеб-князь на приманку не поддался, к нам сюда не ринулся, так нам и это сгодится. Государь живо все планы по новой обернул, чтоб и из нового расклада себе пользу поиметь. На Русь он моего братца-дуралея натравил – пущай поработает, поморозит людишек… Небось половина за зиму передохнет! А нам это на руку – мы пока еще посидим, подождем, силенок поднакопим!

– Поймал мыша – ешь не спеша! – важно вздел коготь Баюн. – Кошачья народная мудрость.

– Во-во, – согласился Карачун. – А у нас-то здесь зима будет теплая, уж я позабочусь… Припасов тоже вдоволь… да вы угощайтесь, свеженькое!..

Он бухнул на стол свои горшки – в них оказалась превосходная говурма. Скот за лето порядком отъелся – теперь, в холода, как раз время его забить, пока не начал худеть. Прямо сейчас вокруг Костяного Дворца сотни скотников разделывают туши, удаляют кости, нарезают свежее мясо небольшими кусками и хорошенько прожаривают в собственном жиру, в меру подсаливая. Пока не успело остыть – в глиняные горшки и залить сверху толстым слоем жира. Лучше всего бараньим – он застывает быстрей всех. Потом оные горшки закрыть, замазать и остудить – здесь труды скотникам изрядно облегчил могучий Карачун.

В чем, в чем, а уж в холоде-то он толк знает!

– Вай, батоно Карачун, это ты молодец! – обрадованно потер сухонькие ладошки Джуда, подлетая к столу. – Давай сюда, сейчас будем хинкали делать!

– Бери, сколько надобно. Ф-фух, ну и жарко же у вас тут!.. – расстегнул шубу дух мертвящего холода. – Как вы не упарились-то еще, а?..

Под шубой у него не оказалось ничего, кроме голого тела. Синюшного, жуткого, так и веющего зимней стужей.

Точь-в-точь мертвец замороженный.

– Да мы привычные… – пожал плечами Джуда, с трудом поднимая огромный горшок. – По мне – так ничего и не жарко, в самый раз…

Карлик-колдун взялся за дело сноровисто. Закатав рукава халата, он заработал скалкой, раскатывая тесто в тоненькую лепешку, и начал быстро-быстро вырезать аккуратные кружочки.

– Душенька Яга, ты с чем больше хинкали любишь – с мясом или с сыром? – обернулся Джуда, взвешивая на руке голову тушинского сыра.

– Ой, да мне все равно! – кокетливо махнула на него рукой старуха.

– Ну, сделаю тогда всяких понемногу! – решил карлик, погружая руки в месиво из рубленого мяса, лука, перца и всякой зелени. Длиннющую бороду он обвязал вокруг пояса – чтоб не лезла в миску. – Да уж, в хинкали главное – перцу не жалеть! Перец – он везде к месту!

Кот Баюн, услышав о хинкали, открыл один глаз, хотел сказать, что ему одного мяса без теста и зелени, но потом передумал. И без того нажрался так, что живот чуть не лопается. Вместо этого он сложил лапы на необъятном пузе и сладко замурлыкал:

– Мур-мур-мур, мур-мур-мур, мур-мур-мур-мур! Мур-мур-му-у-ур, мур-мур-му-у-ур! Мур, мур, мур-мур-мур, мур-мур-мур, мур-муууууурррррр… Мур! Мур-мур!

– Эх, до чего ж душевно поет! – аж прослезился Соловей, восхищенно сверкая единственным глазом.

– Только припев что-то слабоват… – задумчиво молвил Калин.

– Слышьте вы, мужуки хреновы! – облокотилась локтями на стол Яга Ягишна. – Вот вы тут лежите-полеживаете, пуза наращиваете, отеть-матушку лелеете, песенки распеваете… а что у нас с царем происходит, никому дела нет!

– А что происходит? – чуть приподнял голову Калин. – С женой уединился – ну и чего?.. Законное дело. Я тоже бывает, как пойду к своим женам, так добрую седмицу нет меня!

– Тем пуще – время ныне спокойное, зима на носу, русичи не сунутся… – согласно зевнул Соловей. – Пускай отдыхает государь, заслужил…

– Ах вы, межеумки неповоротливые!.. – набросилась на них старая ведьма. – Все вам трын-трава, ни до чего дела нету! Фу, фу, фу! Помирать царь-батюшка будет – так тоже разок глянете, да прочь пойдете?!

– Не будет, он бессмертный, – лениво отмахнулся Калин.

Яга Ягишна зачерпнула из чашки горсть изюма, швырнула в рот и сердито зачавкала, испепеляя Калина с Соловьем бешеным взглядом. Не переставая работать кривыми зубами, она прошамкала:

– Неужель не ясно, что девка эта Кащеюшку чернокнижьем приворожила?! Аль, по-вашему, он в самом деле…

– Бабусь, да разве ж найдется на нашего царя подходящий приворот? – вяло пожал плечами Соловей. – Правильно Калиныч говорит – бессмертный он… Никакой заразой его не возьмешь…

– Коли хорошенько поискать, так на всякий замочек ключик сыщется! – сурово насадила на длиннющий ноготь изюмину баба-яга. – А ну-тк, Баюнище, поведай нам – как там дело было? Приворожила Василиска Кащеюшку, аль как?

– Мрррррррр… – запыхтел котище, чуть приоткрывая сонные глаза. – Мрррррр… Нет, не знаю пока. Рано. Вот пройдет лет хоть парочка – так все расскажу, до последней пустяковинки…

– Через пару лет не нужно будет! – отмахнулась баба-яга. – Думайте, пустоголовые, думайте, шевелите умишками-то! Я-т приворотными зельями никогда шибко не увлекалась, а вот сестрица моя меньшая как раз их все превозмогла! Видать, и Василиску тоже обучила! Вот ты что скажешь, орел горный? Какое средство на свете сильнее всех будет?

– М-м-м… – пожевал губами Джуда, любовно раскладывая мясную начинку по кружочкам из теста. – Да немало рецептов хороших есть… Вот я своих жен всегда зельем особым пою, чтоб любили меня крепко, да по дому не тосковали. На полчашки голубиной крови две ложки крови гадючьей и три капли своей собственной, помешивать куриной лапкой, дать выстояться, добавить…

– А на царя нашего эта твоя пакость подействует? – перебил его Калин.

– Нет, конечно… Это женское средство – на мужчину вообще не подействует, хоть корчагами его хлещи…

– Ну так это не то… – отмахнулся татаровьин. – Не, не то…

– Надо Старого Старика поспрошать, – промолвила баба-яга. – Он из нас всех самый древний – даже старше Кащеюшки…

– Я слышал, что самое сильное на свете – это Симтарин-трава, – задумчиво поведал Соловей. – Говорят, в старые времена…

– Это в самом деле так, – тихо-тихо прошептала Моровая Дева. – Симтарин-трава действительно способна приворожить кого угодно… Только вот…

– …только вот откуда вдруг простая смертная девица раздобудет такую редкость? – закончил за нее Карачун. – Даже у Кащея есть всего один стебелек…

Он резко замолчал. Кащеевы прихвостни молча уставились друг на друга. Наконец Калин озвучил общую мысль:

– А где царь его хранит?

Посреди роскошного сераля выстроилась вереница красавиц. Сорок девять жен Кащея – от Мнесарет до Зои. Их супруг и повелитель окинул накопившийся за века гарем безразличным взглядом, повернулся к стоящей рядом Василисе и сказал:

– Смотри, теперь я исполню обещание.

Тощий старик в черном одеянии прошествовал во главу колонны. Девяносто восемь глаз следили за ним с нешуточным беспокойством – творилось что-то странное, неправильное.

– На колени, – коротко бросил Кащей.

Бедные женщины, испуганно дрожа, покорно исполнили повеление. Тех, что промедлили, опустили силой хладносердые дивии.

– Волосы с шей убрать, – последовал новый приказ.

Это тоже было исполнено. Кащей повел головой туда-сюда, с хрустом размял костлявые пальцы и резко выкинул в сторону десницу.

По плечу скользнула черная струя. Аспид-Змей, выползший из рукава хозяина, распрямился, оборачиваясь волнистым клинком. Скелетистая рука Кащея пошла кверху в широком замахе, тонкие губы разомкнулись и равнодушно процедили:

– Я даю вам развод.

Мнесарет, старшая из жен, не успела даже вскрикнуть. Быстрый удар – и очаровательная головка отделилась от тела. Золотые кудри окрасились кровавыми брызгами.

Засим последовал следующий удар.

Следующий.

Следующий.

Следующий.

Кащей мерным шагом двигался вдоль шеренги коленопреклоненных красавиц и рубил, рубил, рубил…

Удары ничем не отличались друг от друга. Заученные, тысячекратно испытанные движения – бессмертный царь словно выполнял докучливую обязанность. Сразу чувствовалось, что казнь для него – дело совершенно привычное.

Кащей расправился уже с половиной гарема, когда оставшиеся наконец-то подняли крик и плач. Кто-то повалился без чувств, кто-то забился в припадке, кто-то попытался сбежать – но за спинами приговоренных красавиц стояли не знающие жалости дивии…

Василиса стояла ни жива ни мертва, чувствуя, как к горлу подкатывает скользкий комок. Каждая отрубленная голова отдавалась внутри нее жгучим холодом – словно это ее убивали раз за разом.

Зоя, стоящая в самом конце, в последний миг подняла голову – и Василиса невольно отшатнулась, закрываясь руками. Царьградская куртизанка смотрела на нее с какой-то детской обидой, точно упрекая в чем-то… но тут Аспид-Змей опустился последний раз, и Зои Каллипиги не стало.

– Господи… Господи… – в ужасе шептала Василиса, глядя на аккуратную вереницу обезглавленных тел.

Княгиня дико завертелась, озираясь по сторонам. Куда бы она ни поворачивалась – везде валялись отрубленные головы. Их мертвые глаза словно бы искали свою товарку, губы шевелились, лепеча беззвучную укоризну…

– Зачем?.. Господи, зачем?.. – повалилась на колени Василиса.

До этого момента она самонадеянно полагала, что чужая гибель – это ерунда, пустяк, не заслуживающий внимания. Не она ли хладнокровно отправила на верную смерть собственного мужа?.. Не она ли замышляла отравить своего любовника, боярина Юрия?..

Но оказалось, что одно дело – если кого-то убивают вдали от тебя, если ты этого не видишь и не слышишь… И совершенно другое – когда это происходит у тебя на глазах, когда ты видишь предсмертную агонию и слышишь крики жертв. Не каждому, далеко не каждому удается равнодушно смотреть на подобное…

По волнистому лезвию Аспид-Змея все еще стекала кровь. Достигая кончика, она всасывалась в него со зловещим хлюпом – живой меч Кащея любит испить человеческой кровушки…

– Для чего?.. для чего?.. – бессвязно бормотала Василиса, обхватив колени руками и раскачиваясь вперед-назад.

– Разве не этого ты хотела? – холодно осведомился Кащей.

– Что?..

– Я всего лишь исполнил твое желание – теперь ты моя единственная супруга. Других больше нет. Ты довольна?

На плечо тихо плачущей Василисы опустилась ледяная ладонь. Кащей неуклюжим жестом попытался погладить волосы своей последней жены, но та невольно отдернулась.

– Можешь не благодарить меня, – невозмутимо посмотрел на нее кошмарный старик и повернулся к дрожащим служанкам, сбившимся в кучку. – Вычистить здесь все. Трупы убрать.

– А ку-ку-куда их?.. – робко пролепетала какая-то мордвинка.

– Куда хотите. Мне все равно.